Двадцать лет в батискафе.
Шрифт:
Ни один из погружавшихся со мной ученых ни жестом, ни словом не выдал своего волнения,— и все же я совершенно уверен, что всякий, погружающийся впервые, испытывает его; конечно же, для серьезной исследовательской работы в батискафе необходимо к нему привыкнуть. Во время этой первой японской экспедиции я не раз пожалел о том, как была составлена программа; мне казалось, что было бы лучше ограничить число участников, но зато предоставить каждому возможность совершить несколько погружений.
Только профессор Перес, вновь присоединившийся к нам в Онагаве, принял участие в двух погружениях подряд. Среди прочего его занимала проблема великих морских течений, проходящих здесь вблизи от поверхности океана. Известно, что теплые воды течения Куросио, температура которого достигает 27°, омывают восточные берега островов Японского архипелага, а встречное течение
Однажды на глубине 1100 метров мы попали в слой настолько густого планктона, что за иллюминатором буквально ничего не было видно, кроме сплошного белесого тумана, в котором иногда попадались медузы разного цвета и формы, висевшие в самой толще этого питательного пюре.
Фауна Японского моря совершенно ошеломила профессора Переса. Во время погружения с О'Бирном он видел медузу, которая настолько потрясла его своей красотой, что он подробно описал ее мне: коричневый колокол, зеленоватая внутренняя поверхность, и четыре щупальца около рта, длиной по полметра каждый, рассказывал он.
Здесь было множество морских животных: мы видели гидроидов-сольмиссов, тонких и хрупких, как и их средиземноморские и атлантические сородичи; встречали гребневиков — двоюродных, так сказать, братьев медуз, их мерцающие, свешивающиеся лопасти в самом деле похожи на гребни; наблюдали многочисленные студенистые существа диковинного вида, опознать которые мы не могли и потому дали им свои собственные названия: шар-монгольфьер, мяч для рэгби, парашют. Эти странные животные, длина которых составляла в среднем около 30 сантиметров, не выдерживают подъема на поверхность: захваченные планктонными сетями, они по пути превращаются в кашу. Но мы сфотографировали несколько особей. Профессор Перес показывал потом эти снимки своим коллегам на нескольких научных конференциях, но никто не мог помочь ему классифицировать неведомые существа. «Нет, я определенно не знаю, что они такое,— писал он мне в 1959 году,— но это не имеет никакого значения: рано или поздно мы это узнаем, не сейчас, так через год, через два, через пять лет или, может быть, позже...»
Время идет; с тех пор мы совершили уже три экспедиции в японские воды, но определить, что собой представляют эти таинственные животные, так и не удалось.
Профессор Перес был буквально очарован обитателями подводного мира в районе Онагавы. Особенно восхищала его их расцветка. Процитирую одну из его записей, относящуюся к нашему совместному погружению: «Скользят на своих длинных, изогнутых антеннах креветки-сергестиды. Рыб мало. А вот пелагический червь томоптерис... Животное, конечно, не такое уж редкое, но обычно он белый и в длину имеет не больше 5—6 сантиметров, а этот — ярко-красный и длиной сантиметров 35... Просто поразительно». Подобное признание ученого, совершившего к тому времени уже девять погружений, представляется мне знаменательным.
В целом, собственно, океанское ложе здесь почти не отличалось от всего, что мы видели на дне Средиземного моря и в Атлантике: тот же илистый грунт, те же норы, отверстия, холмики. Разница заключалась в чрезвычайно обильной фауне, которая всякий раз приводила в восторг участников погружений.
Свободно плавающая фауна словно соревновалась в разнообразии с прикрепленной; плавали, касаясь ила, креветки всех размеров, от 5 до 60 сантиметров; появлялись полорылы со скошенными мордами, галозавры, угри-офихты, морские окуни.
Правда, когда мы с профессором Сасаки опустились на глубину 3100 метров, зрелище за иллюминатором уже не отличалось таким разнообразием; и все же Сасаки никак не мог оторвать взгляд от небольших крабов, размером от 2 до 7 сантиметров, которые без конца сновали по дну, то покидая своя норки, то снова прячась в них. Все же основной его задачей было изучение придонных течений; мы обнаружили их еще в Атлантике и Средиземном море, но в то время на «ФНРС-III» не было приборов, чтобы определить их направление и скорость. Этой проблемой занялся профессор Мартэн, но работы по созданию приборов еще не были завершены; Сасаки же состряпал (не вкладываю в этот термин оскорбительного смысла) устройство, состоявшее из плексигласовой вертушки с постоянным магнитом и обмоткой, посылавшей в кабину электрический сигнал при каждом обороте вертушки. Однако прибор оказался слишком хрупким и не выдержал перехода к месту погружения. Оставалось прикидывать скорость течения просто на глаз.
Для этого мы неподвижно зависали на гайдропе и следили за облачками ила, которые уносило течение, или за движениями длинных «рук» морских лилий. Вооружившись хронометром, профессор Сасаки пытался также определить скорость течения по быстроте перемещения планктона; у него получилось, что она составляет около 2 сантиметров в секунду, то есть 72 метра в час.
5 июля мы с сожалением покинули Онагаву. Не хотелось расставаться с друзьями, но нужно было идти в район второй серии погружений, тоже у японских берегов. 8-го числа, после восхитительного перехода по спокойному морю, мы расположились в Ураге, у входа в Токийскую бухту. В этом крупном центре судостроительной промышленности не было гостиницы, и нас поместили в один из клубов, которые администрация верфи открыла специально для приезжих. Тут уже не было национальной японской экзотики, но зато нам предстояло познакомиться с другой экзотической особенностью японских островов — с тайфунами.
Спасибо американской и японской службам наблюдения и оповещения — по крайней мере, нам не приходилось опасаться, что ураган неожиданно застигнет нас в море. За тайфунами, зарождающимися в сердце Тихого океана, следят весьма тщательно, и о движении их к архипелагу сообщают за несколько дней вперед. Время года было как раз довольно опасным в этом отношении, и нам несколько раз приходилось откладывать выход к району погружения из-за погоды. Тайфунам присваиваются порядковые номера и красивые женские имена. 23 июля за наш батискаф взялась Алиса Двенадцатая. Поджидая ее и вовсе не надеясь, что она окажется прелестной девочкой из Страны Чудес, мы задраили на «ФНРС-ІII» все люки и иллюминаторы и поставили его на растяжки между четырьмя буями. Под проливным дождем, летевшим почти параллельно земле, так как скорость ветра достигала 150 километров в час, мы с О'Бирном пытались фотографировать батискаф, прыгавший на ослепительных пенных гребнях. Лишь двое суток спустя погода улучшилась, и мы снова взялись за работу. Вторая серия состояла из пяти погружений на глубину от 760 до 3200 метров. Эти погружения позволили ознакомиться с возможностями батискафа четырем японским профессорам — Ниино, Кумагори, Кубо и Циба — и одному фотокорреспонденту по имени Хайясида.
Рельеф морского дна в этом районе таков, что посадка батискафа на дно крайне опасна. Японские друзья — и моряки, и ученые — не раз нас об этом предупреждали. Говорили даже, что мы рискуем опуститься в кратер вулкана! Может быть, если откажет эхолот, о приближении к вулкану предупредят нас забортные термометры?
Фауна нас разочаровала, но дно не обмануло наших ожиданий, и мы обнаружили ряд интересных явлений. Прогуливаясь по дну в обществе профессора Ниино, например, я заметил каменные глыбы со свежими следами разломов, совершенно еще не покрытые осадками. Что это — последствия оползня, процесса образования складок, моретрясения? Несомненным было одно: камни эти появились незадолго до нашего погружения и скатились сюда с какого-то более возвышенного участка дна.