Двадцать один год
Шрифт:
– Ранены оба, и довольно серьезно. Мамаша Фрэнка, думаю, Алисе устроит сладкую жизнь, когда они вернутся: Фрэнк ведь её собой закрыл от одной дряни, - Джеймс холодно усмехнулся. – Знаешь, оставляет глубокие порезы, которые не затягиваются.
Лили стало неожиданно тревожно.
– А кто в нее этим запустил?
– Септимус Берк. Тоже мне, герой.
Лили постаралась скрыть вздох облегчения. Поколебалась: рассказывать ли про ребенка? Нет, не стоит, не нужно Джеймса расстраивать.
– А Сириус отделался царапинами, Марлин тоже. Эммелине повезло меньше, но она и сама кого-то
Лили прижалась губами к виску Джеймса.
– Получается, мы с тобой бросили вызов Тому-Кого-Нельзя-Называть?
– Ага, - он рассмеялся. – Теперь он нас в покое не оставит, это точно.
========== Глава 64. Имена на надгробии. ==========
Со дня стычки в Косом переулке прошел примерно месяц. Тогда, в первую неделю после нее, Лили сделала для себя два небольших, но весьма неприятных открытия. Одно, собственно, случилось из-за Джеймса, передававшего жене, пока она после больницы отдыхала дома, все новости из Ордена, какие он только мог узнать. Так вот, однажды вечером Джеймс рассказал ей, что слышал разговор Грюма и Дамблдора.
– Я Дамблдора таким сердитым еще не видел. Вас, говорит, Сами-Знаете-Кто - ну, он его по имени называет, но я уж не рискну – нарочно в Косой переулок всех выманил, чтобы посмотреть, сколько вас и на что вы способны. Подумали бы прежде, что Пожирателям могло в Косом переулке сейчас понадобиться? Ладно бы перед учебным годом…
– Но тогда – помнишь, старший Фенвик из-за этого погиб… Дверь в «Дырявом котле». Это тоже было зимой.
– Но сейчас-то они к «Дырявому котлу» и не приближались. В общем, я Грюма таким тоже не видел еще. Он покраснел, как мальчишка. Да, говорит, сплоховал.
– Но ведь, наверное, и мы их силы примерно знаем теперь?
– Не обязательно, - поморщился Джеймс. – На месте Безносого я бы в такую операцию ни за что бы не поставил всех своих боевиков разом. Кого-то, да точно бы припрятал. А вот мы – да, как на ладони все оказались.
Он запыхтел с досады; с стороны выглядело смешно, но Лили было не до смеха. Ей вдруг представились они все – от Грюма и Доркас до Питера и Мэрион – разбросанными по голому вьюжному полю, гнущимися под злым смертельным ветром, мечущим снег, острый, словно миллиарды крошечных ножей. Они были все беспомощны, беззащитны и бесполезны – оттого было особенно горько. Кому они могут помочь, кого спасти, если не могут спасти сами себя?
Джеймс с расстроенным видом прихлебывал чай. Лили заставила себя успокоиться: кому из них следует сохранять хладнокровие, как не ей? Совсем не важно, в конце концов, победишь ты или проиграешь – важно, что ты пошел драться за правое дело. Важно, что совесть твоя чиста. Так она и сказала Джеймсу.
– Совесть… - он в задумчивости взлохматил голову. – Лилс, вот мы все о совести кричим. А если подумать – для чего она? Почему именно её надо так беречь? Вот мы живем так аккуратно, точно в белой мантии по грязи идем, стараемся ни пятнышка не посадить… А для кого мы себя храним? Кто нам потом спасибо скажет, что мы не запачкались?
Лили недоуменно приподняла брови. На такие
– Мы, магглы, верим, что это нужно Богу, - ответила она довольно твердо, но Джеймс только усмехнулся:
– Богу? Который и Нюнчика, и даже Безносого может простить, если они покаются?
– Ну.. Ну да. Ты против?
– Да не то, чтобы против… Просто какой смысл нам изначально не оступаться, жить по правде, если можно наворотить дел, а потом сказать, что сожалеешь – и тебя все равно простят?
Лили потерла переносицу. Ох, ведь пастор Грей когда-то упоминал в проповеди и об этом. Вспомнить бы, что. А, вот, кажется.
– Не сказать, что сожалеешь. Раскаяться – это очень больно. Надо осознать, насколько плохо поступал, как низко упал, как испачкался, и пожалеть от всей души. Только искренне. Это очень больно. Хорошо еще, когда есть возможность как-то загладить вред – но часто и её нет.
– Если вред не может быть заглажен, за то человека прощать? – Джеймс не унимался. – Пусть получит, что заслужил.
Лили колебалась. В душе она, пожалуй, его правоту признавала: ей тоже казалось не очень логичным, что можно прощать человека за одно сожаление – но позволительно ли спорить с тем, что говорит пастор Грей?
– Я не понимаю, - все твердил Джеймс. – Не понимаю, как можно на одну планку с честными людьми ставить таких, как Пожиратели. Если в будущем к нам отнесутся одинаково…
– А ты уверен, что они раскаются? – нашлась Лили наконец. – Я что-то сомневаюсь. Так что можешь не беспокоиться: мы пойдем в рай, а Пожиратели – в ад, как им и положено.
Кажется, на том Джеймс немного успокоился.
Другое открытие было сделано раньше, самой Лили. Утром перед выпиской она в ожидании Джеймса вышла побродить по коридору и как раз раздумывала, не заглянуть ли напоследок к Эммелине или к Лонгботтомам, когда на расстоянии нескольких футов среди врачей и больных увидела две знакомые фигуры. Низенький, в халате поверх пижамы особенно комичный Питер стоял к Лили спиной, и на его пухлые плечи нежно положила узкие ладони девушка с длинными льняными волосами. Её треугольное личико, румяное от мороза, напоминало недозрелую ягодку. Не составляло труда узнать нисколько не изменившуюся за это время Пенни-Черри.
На всякий случай Лили нацепила улыбку, вышедшую весьма фальшиво – но они не заметили её. Прячась за спиной дюжего санитара, Лили проскользнула мимо, прислушиваясь, однако не услышала ничего, кроме глупой болтовни влюбленных. Укрывшись за огромным фикусом в кадке, она оглянулась: отсюда было видно лицо Питера.
Мясистыми ладонями сжимая тонкую талию Пенни, он смотрел на нее жадно и по-собачьм преданно - кажется, так сейчас и вывалит язык, и завиляет хвостом в ожидании аппетитной косточки. Пенни тоже вроде бы выглядела влюбленной, но порадоваться за Питера, который наконец завел подружку, почему-то не получилось. Может, неприязнь к Пенни застила глаза… Однако Лили поймала себя на мысли, что неприязни к Черри никогда не чувствовала. Жалость была, в определенные моменты – брезгливость, но объективно относиться к девушке это не мешало. А сейчас она просто не верила Пенни, не верила ни капельки.