Двадцатые годы
Шрифт:
— Овес.
Гонсовский запустил руку в закром, ласково и вкрадчиво, точно ласкал женщину, захватил зерно в горсть, раскрыл ладонь, рассматривал овес, точно жемчуг, он и лился с ладони, как жемчуг, видно, понимал толк в овсе.
— Ефим, быстро, за подводами.
Ефим повернулся, засеменил, почти побежал. Павел Федорович чуть не заплакал.
— Ведь это ж семена. Семена, поймите. Ведь это ж хозяйство…
— Любезный, служение отечеству требует жертв. И с нашей стороны, и с вашей. Я бы мог реквизировать фураж, но не хочу, не нахожу нужным,
Насмехается, сукин сын!
Славушка шел чуть позади. Непонятно почему, всхлипнул Павел Федорович, офицер вел себя вежливо и необидно.
— Не волнуйтесь, вас не заставят шевельнуть и мизинцем, — успокоил Гонсовский хозяина. — Мы сами погрузим.
Должно быть, фураж-то он и искал!
— А пока покажите пасеку.
Ближе к осени пчелы не так злы, соты полны, кое-где валяются в траве трутни, еще месяц, и можно прятать ульи в амбар.
Пчелы игнорировали посетителей, зато Бобка выходил из себя. На пасеке тоже амбар, поменьше, где хранились принадлежности пчеловодства. Бобка, привязанный на цепь у двери амбара, выкопал под амбаром нору и обычно дремал там. Но сейчас метался, прыгал, выходил из себя.
— Зайдем?
Павел Федорович ногой придержал собаку, снял замок, открыл дверь.
— Заходите.
Славушка потрепал Бобку, вошел следом. Пес не унимался.
Гонсовский обследовал и этот амбарчик, он и здесь сразу заприметил в углу бидоны.
— Выкати-ка, — приказал он одному из казаков. — Поглядим, какая в них сметана.
— Там мед, — глухим голосом промолвил Павел Федорович. — Для подкормки пчел.
— Ошибаетесь, — весело поправил его Гонсовский. — Для подкормки кавалергардов его императорского величества.
Казак выкатил бидон, второй, поднял с одного крышку.
— Пробуй, — приказал Гонсовский.
Казак запустил руку в бидон, пальцами достал комок засахарившегося меда, с аппетитом откусил…
— Сладкий? — спросил Гонсовский.
Казак ухмыльнулся.
— В плепорцию.
Носком сапога Гонсовский тронул бидон.
— Взять.
Казаки покатили бидоны к двери. Павел Федорович не осмелился возражать. Да он и знал: возражать бесполезно. Попробуй возрази!
Однако нашлось кому возразить.
— Благодарю, — вежливо произнес Гонсовский, слегка наклонив голову, переступил порожек и… закричал.
Покуда Павел Федорович мысленно подсчитывал убытки, покуда казаки подкатывали бидоны к дверям, покуда Славушка дивился, как легко и весело умеет грабить этот вежливый и, должно быть, опытный по этой части офицер, Бобка выступил в защиту хозяина: рванулся из-под амбара и сквозь голенища сапога прокусил офицеру ногу.
— Ах ты!…
Для выражения своих чувств господин ротмистр воспользовался
Схватился за ногу, торопливо полез в кобуру за револьвером.
Щелкнул взведенный курок.
И с такой же стремительностью, с какой пес накинулся на грабителя, Славушка бросился к Бобке, прильнул к нему, обнял, заслонил.
— Отойди! — закричал Гонсовский. — Отойди, сукин сын!
Славушка еще теснее прижался к Бобке: не мог, не мог он предать друга!
— Отойди, щенок! Тебе говорят…
Казаки с интересом смотрели на своего офицера, они-то хорошо знали, что господин ротмистр не умеет прощать обидчиков.
— Считаю до трех, слышишь? Не отойдешь, пристрелю вместе с собакой!
— Слава!
Позади Гонсовского стоял Павел Федорович. Голос его прервался, визгливая нота повисла в воздухе. Он не рискнул броситься к мальчику и оттащить от собаки, чего доброго Гонсовский не дождется, выстрелит, однако отдать мальчика на расправу не позволяла совесть.
— Уйди, слышишь? Сейчас же уйди…
«Пусть, пусть этот негодяй попробует меня оттащить!»
— Раз… два… Отойди, мерзавец! Пристрелю!
Казаки знали: ротмистр Гонсовский не врет, им не такое доводилось видеть…
Павел Федорович забежал сбоку.
— Господин офицер, пощадите… Дурак, дурак, разве не видите? Пощадите мать! Мальчишка еще…
Но тут у забора возник Ефим:
— Так что подводы прибыли.
Гонсовский поиграл губами.
— Так, так… — Посмотрел куда-то поверх мальчика. — Вернусь через пять минут. Собаку я все равно пристрелю.
Прихрамывая, пошел распорядиться погрузкой овса.
Павел Федорович присел на корточки.
— Чего ваньку валяешь? Не знаешь, что ли? Кутеповцы на все способны. Только мать обездолишь…
Он еще что-то говорил, но Славушка не слушал. Он прижался к Бобке и вместе с ним ползком полез под амбар. Они забирались все дальше и дальше.
— Смотри, Бобка, — бормотал мальчик, — пристрелит он и тебя, и меня, я тебя сейчас отпущу, только ты, дурень, не убегай от меня…
Отстегнул под амбаром ошейник, обнял Бобку за шею и пополз в лаз, ведший в проулок за амбаром.
И пес догадался, пополз бок о бок с мальчишкой, они нырнули из проулка в крапиву, проползли под изгородью и, почти уже не прячась, стремглав побежали через огороды.
Куда девать Бобку?… К Введенскому, только к Введенскому!
Андрей Модестович охотник, любит собак, вот Славушка и попросит его подержать Бобку у себя в доме на привязи, Андрей Модестович не даст пса в обиду.
А ротмистр Гонсовский, приказав застелить подводы брезентом и не оставить в амбаре ни зернышка, вернулся к пасеке, увидел затянутую под амбар цепь, усмехнулся, нагнулся, сунул дуло в дыру и разрядил всю обойму.
22
Кавалерийская часть, которую ротмистр Гонсовский обеспечивал фуражом, мелькнула и исчезла куда-то в сторону Ливен, и в Успенском снова наступило затишье.