Двадцатые годы
Шрифт:
— Куда?
— Я думал, что на Змиевку.
— А ты способен кого-нибудь застрелить?
— Не знаю, — признался Шифрин. — Я очень боялся…
Мужикам ничего не стоило накостылять им обоим по шее, однако такая мысль, кажется, даже в голову никому не пришла, не привык мужик обходиться без начальства, кто палку взял, тот и капрал!
Пошли молча, вслушиваясь в монотонный скрип колес.
— Не знаешь, далеко еще до Змиевки? — прервал молчание Шифрин.
Славушка мысленно прикинул:
— Верст пять…
— А
— По общественным!
— Ты комсомольский работник?
— Я председатель волостного комитета Союза молодежи, — объяснил Славушка не без гордости.
— Ты что-то путаешь, — недоверчиво сказал Шифрин. — В комсомольских организациях нет председателей, есть ответственные секретари…
Шифрин посчитал своим долгом просветить нового знакомого. Устав РКСМ он знал назубок, знал все инструкции и циркуляры, на эту тему он мог говорить без устали.
— А в Орел зачем? — спросил Шифрин, решив, что Ознобишин едет в Орел.
— Я не в Орел.
— А куда?
— Мне нужен политотдел Тринадцатой армии.
— Зачем?
Вот этого он сказать не мог!
— За литературой? — догадался Шифрин. — Сейчас все туда обращаются за литературой…
Так за разговорами дотащились они до Змиевки.
Стояла глубокая ночь.
На станции царила суматоха.
Везде полно солдат, суетится начальство, что-то грузят, что-то выгружают, гудят паровозы…
Едва подводы показались у станции, как подбежали два командира, один в кожаной куртке, другой в длинной кавалерийской шинели.
— Снаряды? Снаряды? — закричал тот, что в шинели. — Где только вы прохлаждались!
— Опоздай еще на полчаса, — гневно добавил тот, что в куртке, — мы отдали бы вас под суд.
Им приказали въехать по деревянному настилу прямо на перрон, на пути стоял поезд, на открытых платформах сидели красноармейцы и ждали ящики со снарядами. Не успели возчики остановиться, как красноармейцы осыпали их такой бранью, что Славушка и Шифрин не посмели раскрыть рта, безропотно помогли перегрузить ящики на платформы и ретировались, чтобы не услышать чего-нибудь в свой адрес еще и от мужиков.
31
На станции скопилось пять или шесть паровозов. На четырех колеях стояли поездные составы. Три паровоза смотрели в сторону Белгорода, один на Орел. По первому пути метался взад-вперед одинокий шалый паровоз. Останавливался у перрона, раздраженно гудел, срывался с места, уходил в темноту, в сторону Белгорода, через несколько минут появлялся опять, снова останавливался, снова гудел и бросался в противоположную сторону. У всех вагонов царила несусветная сутолока. Это были товарные вагоны. Редко где попадались классные, их чаще называли штабными, хотя штабы в них размещались не так уж часто. Люди лезли в вагоны, грузили пулеметы, тюки, мешки, истошно орали, спорили,
Мальчики шли от вагона к вагону, на них никто не обращал внимания, и Шифрин заунывно повторял все тот же вопрос:
— Где ЧОН… ЧОН? Где ЧОН?
— А иди ты со своим ЧОНом…
Наконец какой-то железнодорожник сжалился над ними:
— Какой вам еще ЧОН, ребята?
— Орловский, коммунистический отряд. Часть особого назначения. Выходили на поддержку…
Железнодорожник меланхолично свистнул.
— Тю-тю ваш ЧОН! Давно уж в Орле.
— Не может быть!
— Когда еще погрузились! Паровоз, что их возил, давно вернулся…
— Предательство! — возмутился Шифрин. — Бросить своего бойца…
Ну и ночь! В сизый сумрак врисовываются черные квадраты. Чиркнут спичкой, мелькнет вдали тусклый фонарь, и опять ночь черным-черна, и сырость, и грязь, и холод, и все на ощупь.
— Что же делать?
— Знаешь что? — Славушка взял Шифрина за плечо. — Давай рванем?
— Куда?
— На фронт. — В темноте продолжалась исступленная погрузка, все что-то волокли, тащили, поднимали, запихивали в вагоны, матерились и волокли снова. — Чувствуешь, куда?
— На фронт.
— Вот и мы…
— А кто нас возьмет? Кроме того, ты сказал, тебе нужно в политотдел?
— А мы доберемся до политотдела и попросимся.
— Тебе сколько лет?
— Какое это имеет значение!
— Есть постановление — ребят моложе шестнадцати лет в армию не направлять.
— В бою не интересуются возрастом бойцов!
— Верно, но их возрастом интересуются до того, как пошлют в бой.
— Можно и нарушить постановление…
— А комсомольская дисциплина? Да ты и не удержишь винтовки! Попросимся на политработу…
С этим Славушка готов согласиться, быть политруком привлекательней, чем таскать винтовку. Случается, слово разит сильнее пули: «Товарищи! В этот решительный час… Когда решается судьба… Ррродины и ррреволюции! Умрем или…»
— Ты думаешь, могут послать?
— Попробуем прежде найти политотдел.
Они опять идут вдоль вагонов, и никому нет до них дела.
— А если мы вражеские лазутчики? — глубокомысленно замечает Славушка. — Высматривай, сколько влезет?
— А революционное чутье? — возражает Шифрин. — Были бы мы лазутчики, нас давно бы загребли…
Остановились у штабного вагона.
— Вам что, ребята? — интересуется часовой.
— Командира, — строго произносит Шифрин.
— Для чего?
— Мы из Коммунистического союза молодежи.
— Залазьте, — разрешает часовой. — Кличьте Купочкина.
В фонаре над дверью тускло мерцает стеариновая свеча. Стелются черные тени. Кто храпит, кто сопит, кто вовсе не подает признаков жизни. Поди узнай командира!
— Товарищ Купочкин! — неуверенно лепечет Шифрин. — Нам товарища Купочкина!