Двадцатые годы
Шрифт:
— Вся свора сбегается… — Быстров указал куда-то за окно. — Послы всякие, домовладельцы, помещики. По Болховской улице гуляют казачьи патрули. Достаточно указать: вот, мол, советский работник, — сразу шашкой по черепу… — Его взгляд упал на «Капитал». — Убери! На черта это читать, все равно всех нас скоро повесят…
Он исчез и не показывался дня четыре, неожиданно примчался днем, верхом, а не в бедарке, накинул поводья на зубцы изгороди, молодцевато постукивая каблуками, вошел в дом.
— Выбили их, Шура! — крикнул на всю школу. — Принеси карту!
— Кого? — не сразу
— Из Орла! — крикнул Быстров. — Позавчера после ночного боя наши взяли Орел! — Сам полез в школьный шкаф, нашел карту Европейской России, принялся объяснять, пожалуй, не столько жене, сколько Славушке: — Кончается твое здесь сидение, скоро опять за работу!
Белые ударной группой обрушились на Тринадцатую армию, их фронт шел дугой от Воронежа до Севска. Тринадцатая армия растянулась более чем на двести верст, ее левый фланг был обращен против наступавшего на Орел противника. Но отборные офицерские части спутали все карты… Он вдруг хитро улыбнулся и рассмеялся.
— А наша партия спутала карты офицерам. Они рассчитывали на мужицкое сопротивление и победили бы, но… В бой вступил международный рабочий класс, прибалтийские рабочие, коммунисты! Эстонская дивизия и латышские части вместе с правым флангом Тринадцатой армии перешли в наступление и после боя выбили белых из Орла…
Он все водил и водил по карте пальцем…
— Запомни, — сказал Степан Кузьмич мальчику. — Большевики не возвеличивают отдельных личностей, но тем, кто организовал разгром деникинцев под Орлом, поставят памятники. И Егорову, и Уборевичу, и Примакову. Ты еще увидишь обелиски в их честь.
Он напился чаю, ускакал, но через два дня появился снова, еще более мрачный и подавленный, чем даже тогда, когда привез известие о падении Орла.
— Опять плохо? — встревожилась Александра Семеновна.
— Напротив, похоже, взят Воронеж…
Он подошел к клетке с канарейкой и накинул на нее платок.
— Что за забота? — удивилась Александра Семеновна.
— Пусть не слышит того, что я сейчас скажу, — ответил Быстров, притянул жену и посадил к себе на колени.
— Ты сошел с ума!
Но Быстров точно не слышал, он обхватил ее голову и прижал к груди, чтобы она не могла заглянуть ему в глаза.
— Спокойно, — пробормотал он. — То, о чем я тебе сейчас скажу, не менее страшно, чем падение Орла…
Александра Семеновна замерла, Быстров не умел шутить и никогда ее не пугал.
— Семен Дмитриевич… — сказал Быстров и смолк.
— Убит?
— Да.
Она высвободилась из его рук, не заплакала, не закричала.
— Говори.
Семен Дмитриевич Харламов командовал дивизией. Какой-то его штабист перебежал к белым и указал местонахождение штаба. Харламова захватили. Предложили перейти на сторону деникинцев, соглашались сохранить за ним генеральское звание, обещали доверить дивизию. «Я служу Советам вот уже год, — сказал генерал Харламов, — служу не за страх, а за совесть, дело рабочих и крестьян должно победить, Красная Армия разобьет вас…» Его предали военно-полевому суду и приговорили к смертной казни. Предложили просить о помиловании. Харламов отказался. Казнили его на
Александра Семеновна не проронила ни слова.
Встала, как всегда, постелила в классе постель и подошла к мальчику.
— Сегодня я буду спать на твоем месте, — сказала она. — А ты ложись вместе со Степаном Кузьмичом.
Ушла и закрыла за собой дверь.
34
Быстров и Славушка проснулись одновременно.
Славушка собрался, как на пожар.
Быстров приоткрыл дверь в класс. Александра Семеновна сидела за партой. Славушка так и не понял: ложилась она или нет.
— Шура, мы едем…
— Хорошо, — безучастно отозвалась Александра Семеновна.
Быстров вывел из сарая Маруську, вскочил в седло и обернулся:
— Удержишься за спиной?
Славушка уцепился за всадника, Маруська рванулась, они понеслись.
Домчались до леска позади Кукуевки, там Быстрова ждал отряд.
Подозвал Еремеева:
— Есть запасной конь?
У Еремеева в запасе было все — и конь, и оружие, и даже лишняя шинель, хотя и не по росту мальчику.
Еремеев вопросительно взглянул на Быстрова.
— На Корсунское, — сказал тот. — Дошел слух, собирается наша княгиня наделать глупостей…
Единственную титулованную помещицу в волости — княгиню Наталью Михайловну Корсунскую — Быстров называл нашей потому, что в ранней молодости Степана Кузьмича она его опекала, в четырнадцатилетнем возрасте Быстрова взяли в помещичий дом поваренком, он показался молодой Наталье Михайловне удивительно смышленым мальчиком, и она надеялась, что со временем из него получится неплохой повар. Но Быстров провел на барской кухне менее года, ему быстро наскучило шинковать капусту и крутить мороженое, он удрал из родного села к дальней родне в Донбасс и работал на шахте, пока его не призвали в армию.
Наталья Михайловна была вежлива с прислугой, вежлива была и с поваренком, со Степочкой, у Быстрова сохранились о ней добрые воспоминания, после революции Корсунских потеснили, землю и скот отобрали, но самой Наталье Михайловне с сыном и сестрой позволили остаться на жительство в бывшем своем доме.
Однако бывшие помещики многим на селе были как бельмо на глазу.
С приходом деникинцев они опять как бы вышли на сцену и провожать отступающее белое воинство собрались даже слишком демонстративно.
По этой причине Сосняков и не находил себе места.
Принимался читать — не читалось, принимался подлатать старые валенки — дратва не продевалась. А рядом гремела ухватом мать, с шумом ставила в печь чугуны с картошкой, заметно серчала, с утра была не в духе.
— Ты чего? — спросил Иван мать.
Она шаркнула ухватом по загнетке.
— Молебствовать собираются!
— Кто собирается?
— Известно кто — господа! — Все уже знали, что княгиня провожает сына в деникинскую армию. — Неужто наши не совладают с белыми?