Двадцатые годы
Шрифт:
— Эй! Выходите!
Никто не отзывается.
— Не бойтесь!
Кияшко вбегает в амбар.
— Что за черт! Да где же?…
Но у него нет времени выяснять, кто ее выпустил. Перед дверью Гарбуза, Держит за уздечку лошадь.
— Ваше благородие!
— Кто стрелял?
— Где-то в лесочке.
— Мадам-то ушла, Гарбуза!
— Как так?
— А вот так!
Кияшко прислушался.
— Не стреляют?
— Перестали чегой-то.
— Ладно…
Кияшко взбирается на лошадь, он не любит лошадей,
Взвод охраны построился перед исполкомом. Перед бывшим исполкомом. Перед бывшим исполкомом два столба с перекладиной. Все слажено честь честью.
Комендантский взвод ест глазами начальство, нервничает христово воинство, ох как хорошо бы да рвануть под гору!
Но Кияшко обидно покинуть село, так и не попугав православных.
И тут на свою беду появляется Савушкин. Тихон Прокофьевич Савушкин, совсем тихий мужичонка. Идет себе от Поповки, погруженный в раздумья: не хочет отец Валерий крестить за деньги, просит гречихи пуд…
— Гарбуза, взять!
— Эй, ты!
Приходится мужику свернуть, не побежишь!
— Быстро!
Гарбуза указывает солдатам на мужика, те хватают его под руки и ставят перед Кияшко.
— Чего ето вы меня?
— Решением военно-полевого суда за пособничество большевикам…
Ротмистр пальцем указывает в небо.
— Давайте, давайте!
Вот когда доходит до Савушкина смысл этого жеста.
— Да за что же ето меня?
— Не твое дело, — торопливо бормочет Гарбуза.
— То исть как же не мое? — Он растерянно смотрит на офицера. — Ваше благородие! Да рази ето возможно? Без суда?
— Я здесь суд!
— Побойси бога!
— Здесь я бог…
— Вы только не медлите, ваше благородие, — поторапливает Гарбуза. — Не ровен час…
— Да-да, — соглашается Кияшко, указывая на перекладину. — Не тяните!
Надо торопиться, и они торопятся, впрочем, такие дела они умеют делать без промедления, точно и аккуратно.
— Ваше благородие… — опять торопит Гарбуза.
— Проскочим?
— А мы левее возьмем, не сумлевайтесь.
— По коням! — командует Кияшко…
И взвод охраны устремляется под гору.
29
Славушка бежал. Мимо кустов сирени, мимо берез на обочинах, мимо просветов в листве. Торопись, торопись! Маму он обязан спасти!
И вдруг почувствовал, что задыхается, не может больше бежать, ноги налились свинцом, еле отдирает от земли…
Он сразу понял, что это такое, не почувствовал, а понял, вполне сознательно произнес про себя: «Страх. Я боюсь. Мне не хочется умирать. И маме не хочется. Но она согласна умереть, лишь бы я продолжал жить. А я не смогу жить, если мама умрет из-за меня. Поэтому лучше мне умереть. Хотя это очень страшно. Не видеть неба, не видеть деревьев, не видеть маму…»
Он
Мама, конечно, не захочет, чтобы он умер, поэтому нужно сразу поговорить с Шишмаревым: «Вы мужчина, вы офицер, у вас тоже есть мать…» А если у него нет матери? Если он ничего не почувствует…
Вот почта! Кто-то стоит меж грядок капусты и смотрит. Почтмейстерша…
— Привет, Анна Васильевна!
— Славушка! — Она кричит с ужасом.
Дорожка через капустное поле. Больше уже не придется ему грызть кочерыжки!
Канава. Последний прыжок.
Что это? Прямо перед ним буква П. Серое деревянное П…
Но кто это?! Это же Савушкин… Тихон Прокофьевич! Серый, встрепанный, тихий… Вот как это выглядит!
За что они его? Самый безобидный мужик… А где мама?
Славушка перебегает площадь.
Сад. Ограда. Дом. Крыльцо. Галерея. Сени…
Бежит в кухню! Завтракают! Павел Федорович. Марья Софроновна. Петя. Надежда. Федосей. Нет только мамы.
Павел Федорович кладет ложку.
— Прибыли? Очень приятно. Где это вы пропадали?
Все смотрят на Славушку.
— Где мама?!
— Нет ее, — спокойно говорит Павел Федорович.
— Петя, где мама?!
— Не знаю.
Что же все-таки произошло, если он способен в эту минуту есть?
— Успокойся, — говорит Павел Федорович. — Цела твоя мама. Тот же дьявол, что мозги тебе закрутил, спас твою мать.
Что же теперь делать?
— Надежда, дай ему ложку!
— А где белые?
— Хватился! Однако ты здесь не очень болтайся, власть еще ихняя…
Он чувствует полное изнеможение.
— Я пойду.
— Куда?
— На сеновал. Посплю.
— Вот и ладно, — облегченно говорит Павел Федорович. — Возьми тулуп. Будто тебя тут и нету…
Кто-то дергает его за ногу. Он весь зарылся в сено…
— Слава! Слав… За тобой Григорий…
Петя знает, что он на сеновале. Пете можно дергать меня за ногу. Славушка никогда не говорил Пете, что любит его, но он любит его. Пете можно дергать…
— За тобой Григорий.
— Какой Григорий?
— Как какой? Исполкомовский.
— А что ему надо?
— Быстров прислал.
Сонная истома убегает, как ящерица.
В кухне Григорий калякает с Надеждой, она побаивается Павла Федоровича, однако кое-какие остатки перепадают Григорию для его кроликов — хлебные корки, капустные обрезки, как-то украдкой дала даже целое ведерко моркови.
— Где Степан Кузьмич?
— В волости, вызывают тебя.
Григорий таращит усы, черные, в стрелку. Надежда правильно говорит: как у таракана.