Двадцатые годы
Шрифт:
Шифрин вытягивается перед человеком с седыми усами.
— Можно видеть начальника политотдела?
Тот указывает на дверь:
— Туда.
Никто их не замечает, не останавливает.
Шифрин бросает взгляд на Славушку: «Идем, идем…»
Опять столы. Еще больше, чем в первой комнате. Славушка жадно все рассматривает. Стопки книг. Несколько командиров. Это уже определенно командиры. На одном столе два баяна. На другом — початая буханка ржаного хлеба.
Шифрин и здесь подходит к самому пожилому:
— Кто здесь начальник политотдела?
— Скоро
Мальчики замирают у стены. Выгонят или не выгонят? Кажется, они никому не мешают. А может быть, и мешают, но здесь привыкли к посторонним.
Скоро будет. Скоро будет… А его все нет!
Вдруг стук. Дверь! Точно порыв ветра, и частая дробь дождя. Шаги! Дверь нараспашку, и в комнату входят три, нет, четыре человека. Впереди женщина, позади нее двое, нет, трое военных, один в шинели, двое в стеганых куртках. В гимназии была такая преподавательница французского: так скажет «голубчик», что легче сквозь землю провалиться, чем взглянуть на нее и в чем-либо признаться. Знакомая серая дама в сером платье, волосы с проседью и кислая мина на лице, впрочем, не столько кислая, сколько сердитая. Необычная учительница, поверх платья черная кожаная куртка, волосы подстрижены, и на ногах хромовые офицерские сапоги. Нет, таких учительниц Славушка еще не видывал!
Один из двоих, что в стеганых куртках, невысокий, круглолицый, с девическими голубыми глазами, домогается какого-то ответа:
— Розалия Самойловна! Как же все-таки поступить?
— Расстрелять.
Вот что говорит дама в сером! Вот тебе и преподавательница французского языка!
— А кого? — спрашивает человек в стеганой куртке. — Отца или сына?
— Обоих, — лаконично отвечает дама. — И пусть о приговоре узнает как можно больше народа. — Взгляд ее обегает комнату и находит нужного ей сотрудника. — Товарищ Мавракадаки, напишите листовку, заголовок — «Дезертирам не будет пощады», покажите мне через полчаса, предупредите типографию напечатать без промедления. — Мальчиков заметила, как только вошла: — Это кто?
— Вас ждут, Розалия Самойловна.
Так эта дама и есть начальник политотдела?
Шифрин еле слышно произносит:
— Мы к вам…
Изящным движением дама вскидывает лорнет в черепаховой оправе… Как же Славушка сразу не заметил лорнет на тонком черном шнурке? Начальник политотдела Тринадцатой армии рассматривает посетителей в лорнет!
— Нам нужен начальник политотдела, — говорит Славушка.
— Я заведующая политотделом, — подтверждает дама. — Слушаю вас, товарищ.
— Я… мы… насчет литературы, — запинается Шифрин. — В губкомоле давно собирались обратиться в политотдел…
— А у меня к вам поручение, — волнуясь, говорит Славушка. — Я из Успенской волости. По поручению волостного комитета партии. У меня к вам письмо…
Можно не сомневаться, заведующая политотделом никогда не слышала об Успенском, но смотрит на мальчика так, точно знает об обитателях Успенского все.
— Проверил кто-нибудь ваши документы? — осведомляется она, хотя
— Да, — подтверждает Шифрин, имея в виду часового.
— Вас зовут?
— Шифрин, политпросвет городского райкома Орла.
— Самойлова, — называется, в свою очередь, заведующая политотделом, подавая каждому руку. — Слушаю.
Шифрин повторяет что-то о литературе, литература очень нужна… Заведующая политотделом переводит взгляд на Ознобишина.
— У меня два дела, одно от коммунистов нашей волости, и другое от нас двоих…
— Слушаю, слушаю, — торопит заведующая политотделом.
— Поручение наших коммунистов могу передать вам только наедине, — говорит Славушка. — Это секретно.
Заведующая политотделом согласно наклоняет голову, для нее это привычно.
— Хорошо, идемте.
На этот раз ее никто не сопровождает. Славушка выходит следом за ней в узенький коридорчик, и вот они в тесной комнатке, которая, как понимает Славушка, и есть кабинет заведующей политическим отделом армии.
Ломберный столик вместо письменного стола, два стула, обитых зеленым плюшем, табурет, переносный несгораемый ящик, в углу вместительный кожаный чемодан, и за японской ширмой железная койка, небрежно прикрытая суконным солдатским одеялом.
Кабинет для особо важных разговоров, и здесь же ее спальня. На столе бювар с бумагами, на подоконнике стакан с водой, пузырек с какими-то каплями, зубная щетка, коробка с зубным порошком и флаконы с одеколоном, Славушка видел такие у матери, интеллигентная дама в боевом походе.
— Так что у вас?
Славушка ставит ногу на табурет, раскручивает обмотку, подает бумаги.
Товарищ Самойлова кладет карту на стол.
— Так… так… — Она складывает карту, ее продолговатое лицо вытягивается еще больше.
— Благодарю вас, товарищ, — говорит она, не глядя на Славушку, и быстро выходит. Славушка за ней. — Товарищ Пысин! — зовет Розалия Самойловна. — Немедленно соедините меня по прямому проводу со штабом Южного фронта.
Должно быть, ее здесь здорово побаиваются, потому что товарищ Пысин исчезает мгновенно.
Теперь товарищ Самойлова рассматривает мальчиков более доброжелательно, чуть подавшись вперед, как делают это близорукие люди.
— И что еще?
— Мы хотели бы… — Славушка оглядывается на Шифрина. — Мы хотим на фронт!
Розалия Самойловна молчит, но Шифрин чувствует, она с ними не согласится.
— Мы можем пойти на политработу, — спешит он сказать. — На политпросветработу…
— Нет, нет и нет! — сердито восклицает Розалия Самойловна. — А кто будет работать после того, как мы отгоним Деникина? — Еще будет сдана Змиевка, еще будет сдан Новосиль, еще будет сдан Орел, а она уже знает все наперед. — Вот что, товарищи, сейчас мы отступаем, но скоро будем наступать. Придется хорошо поработать…
То, что она говорит, почти сказка, но Славушка верит ей, он верит в такие сказки.