Дважды два
Шрифт:
— Еще школьников в такие дела впутывать, — недовольно сказал Альберт. — Тут и взрослые не разберутся.
— Ну, а что делать, если взрослые молчат, в кустиках отсиживаются, моя, мол, хата с краю…
— В каких кустиках? — поднялся Альберт. — Давай закурим, Виталий!
— В каких кустиках? — переспросил Матвей Сергеевич. — В обыкновенных. В зеленых. В прибрежных… Ну так вот. Зима уже, а Лена все в Березовку наведывается. И вот однажды в школе по коридору ходит, ждет звонка на перемену. А в коридоре выставка лучших фоторабот школьников. Кто, значит, за лето что успел сфотографировать, отобрали самые лучшие и на выставку. Рассматривает
— А почему сразу не отдал и не рассказал? — спросил Виталий. — Что его, наказали бы за это, что ли?
— Не хотел он руководителя кружка подвести. Тот, оказывается, дал им такое задание: вы, мол, ребятки, фотографируйте все случаи неприличного поведения городских в нашем селе, мы витрину устроим на станции, пусть другие смотрят, как они себя ведут. Дело-то, конечно, хорошее, но не мальчишкам же такое поручать…
— Не понимаю, — сказал Карнаухов. — А что же неприличного в том снимке? Попал снимок на выставку, значит, там не пьянка-гулянка была.
— Конечно, Иван Петрович. Снимок вполне приличный. Сидят уставшие люди, отдыхают. Это — на выставке. А на пленке были и другие снимки. Отпечатала Лена на своем увеличителе, посмотрела и ахнула… Когда этот Вася успел их нащелкать — не понимаю. Я же видел, что они прошли по берегу и скрылись в зарослях. Четыре кадра еще на пленке оказалось. И на них все по порядочку запечатлено… Ну, а дальше дело техники, как говорят. Лена всех растормошила, всех на ноги подняла. Новое следствие, суд. Так и год пролетел.
— А других нашли? — спросил Альберт. — Вы же говорили, что их больше было на снимке, что кто-то на гитаре играл.
— Да, был и с гитарой, — Горобцов внимательно посмотрел на Альберта. — Парни на суде признались, что был с ними еще один, но они только имя его запомнили… Виталий, бросьте, пожалуйста, спички…
— Имя запомнили? Ну и что? — спросил вновь Альберт.
— Да… Встретились с парнем на вокзале, до очередной электрички было много времени, пошли побродить по берегу. Кто он, откуда, тем более фамилию его — они не знали. Олегом назвался. Жаль, что не нашли его…
— Ну, а чем бы он вам помог? — хрипло спросил Альберт. — И судить его не за что. Он вас не избивал.
— Мне в глаза его нужно было посмотреть, вот так, как я в ваши сейчас смотрю.
— Ну — и? — Альберт упорно смотрел на Горобцова, не отводя взгляда.
— И сказать ему, что он трус и подлец. Подлец потому, что сидел в кустах, все видел и не вмешался. А трус потому, что не пришел в суд свидетелем. Вот так, ребята, — закончил Горобцов, — А к Васе Дьяконову я потом съездил. Телеобъектив ему подарил, может, еще кого выручит в беде…
Дождь кончился ночью. С утра установилась ясная сухая погода и началась работа — новая для Матвея Сергеевича, привычная и знакомая для всех остальных.
Сразу после завтрака трое, ведя за собой резиновую лодку, брели вверх по реке туда, где
Обедали, чтоб не терять время, здесь же: чай, сахар, галеты, топленое масло. Можно было брать с собой холодную жареную рыбу, но Карнаухов и Альберт отказались: рыбу ели в лагере, хоть здесь-то можно без нее…
Хариуса и ленка в реке — как в бочке, а времени для рыбалки не было. Виталий приспособился удить «без отрыва от производства». Возвращались в лагерь на лодке. Кто-то один правил, удерживая лодку на струе, а Виталий, сидя на корме, забрасывал обманку. Хариусы хватали ее на лету. Потом и Карнаухов перешел на этот способ.
Альберт к рыбе никакого отношения не имел. Ежедневно он брал с собой ружье, но пока не принес в лагерь ни одной утки.
Однажды утром, еще в лагере, увидели в ста метрах от палатки, у самой воды, лося. Альберт кинулся в палатку, выскочил с ружьем, но Виталий положил свою большую ладонь на стволы:
— Ты что? Смотри, красавец какой!
Лось повернул голову на голос, внимательно посмотрел, качнул «рогами и медленно побрел на противоположный берег.
— Ружье-то зачем вынес? — спросил Виталий.
— Сам не знаю, — растерялся Альберт. — Инстинкт охотничий сработал.
— Эх ты! — покачал головой Виталий. — Разряди стволы! — А когда Виталий вытащил патроны, положил их на ладонь: — Смотри, охотник. Этими ты хотел стрелять? А жаканы где? Ты, наверное, каждый день их забываешь? А вдруг на медведя напорешься? Медведь — не утка, не улетит от тебя…
Выходы карбона вниз по реке отработали за две недели. Карнаухов был доволен; фауны оказалось много и самой разнообразной: брахиоподы, ругозы, кораллы, мшанки. Хватит дел на всю долгую зиму. Доволен он был и атмосферой в отряде. Виталий, правда, иногда «показывал зубки», это в его стиле, он считал себя заместителем начальника и командовал даже чаще, чем Карнаухов. Горобцов был безотказен, все исполнял старательно, с душой. На работу всегда ходили втроем. Кто-то — Горобцов или Виталий — оставался дежурить в лагере. Когда оставался Виталий, Иван Петрович отдыхал от его болтовни: тот открывал рот, едва проснувшись, а умолкал уже в спальном мешке, да и то по настоятельной просьбе других.
Горобцов же работал молча, не задавал лишних вопросов, делал все, что просил сделать Карнаухов. Правда, в перерывах и он любил поговорить, но его разговоры не раздражали Карнаухова, не утомляли.
Зато Альберт вдруг стал неразговорчивым, тихим. Почти не брал в руки гитару, не вспоминал про Индигирку, не указывал Виталию, что надо делать и как. Однажды спросил:
— А вертолет может задержаться?
— Вполне, — ответил Карнаухов. — Каждый сезон задерживается.
— Плохие дела, — вздохнул Альберт. — Двадцатого августа в моем институте окончательно решается вопрос о квартире. А без меня как решат?