Дваждырожденные
Шрифт:
Это недовольство мы чувствуем, — сказал я, — но когда оно созреет и пересилит страх, знают только боги.
Мои прогулки по городу продолжались.
Прийя скользила по лабиринту улочек Хастинапура, как пушинка, гонимая ветром. Стражники не замечали меня, любуясь ее юным свежим большеглазым лицом, легкой, танцующей походкой под аккомпанемент ножных браслетов. И никто никогда не успевал задаться вопросом, куда она идет или о чем думает.
Однажды после долгой прогулки по городу Прийя позвала меня к себе в дом, в комнату с отдельным выходом на веранду. Я совершил обряд омовения прямо во внутреннем дворике,
Потом Прийя убежала на кухню и вернулась с подносом, на котором теснились куски жирного мяса, маленькие птички, зажаренные в вине, сладкий рис, усыпанный какими-то пахучими зернами, горшочки со свежим медом и маслом, лепешки и кувшин с вином. А потом она сидела напротив меня — смотрела как я со всем этим управляюсь. Конечно, я постарался попробовать всего понемногу, даже мясо и птицу, хотя мой желудок протестующе содрогался от одного запаха жареной плоти. Я ел и многословно хвалил изобретательность хозяйки, тонкий вкус приправы, сладость риса со специями. Я хвалил, а Прийя мрачнела.
— Почему ты почти ничего не съел? — оби женно спросила она. — Тебе не нравится, как я готовлю? В твоих дворцах повара более искусны?
Я попытался объяснить ей, что у нас другие традиции питания, и что свежая зелень, овощи, лесные орехи и коренья излучают куда больше жизненных сил, чем пережаренное, переперченное мясо убитого животного.
— Ты ешь просто и безыскусно, совсем не чув ствуя интереса к еде. — сказала Прийя, грустно опуская длинные черные ресницы. — Оказалось, что даже в таком ничтожном деле я и то не могу угадать, понять твоих желаний. Наши мужчины много едят, для них еда — праздник… И я люблю смотреть, как мужчины много едят, — добавила она почти с вызовом.
Я рассмеялся, чувствуя, как мое сердце тает от нежной грусти:
— Вся прелесть еды не в том, чтобы набить себя доверху. Я меньше ем, но больше чувствую прелесть пищи, чем посетители вашей трапезной!
С этими словами я взял с подноса маленький кусочек лепешки и обмакнул его в мед:
— Главный источник наслаждения для меня в том, что эта лепешка испечена твоей нежной ру кой и полна твоими благими помыслами. Этот мед тягуч и сладостен, как твой поцелуй, а дольки ман го бархатисты и пахучи, как кожа на твоих щеках. Вот этот листочек салата насыщает мои чувства уже одним запахом свежести, хрустит и пощипы вает язык, изливая невидимые струи тонких сил. Так разве могу я сейчас позволить себе тупо на бивать живот, когда мои чувства, мое сердце уже переполнены, вместив весь праздник, который ты так щедро мне подарила.
Прийя недоверчиво взглянула на меня. На круглых смуглых щечках показались две нежные ямочки. Она грациозно взяла с подноса одну дольку манго и, откусив желтую пахучую мякоть плостить из могучего потока, нагнетаемого сыном Дхритараштры. И я знал, что я выиграл. Его пристальный внутренний взор не достиг сокровенных глубин. Все знания, способные нанести вред Пан-давам, остались в сохранности, затушеванные более яркими образами.
Дурьодхана смотрел на меня и улыбался. Вернее, лицо его не изменило выражения, но я почувствовал, что в его глазах враждебность уступила место снисходительному
Теперь можно спокойно поговорить, — пояснил Дурьодхана, позволив себе отпустить в улыбке углы жестко очерченного рта, — я с удивлением вижу, что в нашей земле есть еще юноши, способные управлять брахмой. Какая же злая карма привела тебя в стан врагов Хастинапура? Горькая насмешка богов — открыть в человеке мир брахмы и обречь его на скорую и мучительную смерть. Значит, ты — член братства. Ты прошел первый ашрам? Вижу, что да, если осмелился было сопротивляться патриарху…
Я не видел патриарха, — просто сказал я,
— я видел нападающего льва.
Дурьодхана весело засмеялся. Сравнение ему польстило. Он походил одновременно и на Ард-жуну, и на Бхимасену: те же бугры мускулов, грудь льва, мягкая поступь…
Да, я мог бы легко сломить твою волю, но что толку в разрубленном щите или разрушенной плотине? Молодые дваждырожденные нужны нашему братству.
Дхарма кшатрия, равно как и брахмана, исключает предательство, — сказал я.
Кшатрий служит одному единственному господину, брахман — богу. Но дваждырожден-ный предан всему братству, Высокой сабхе, патриархам, — ответил Дурьодхана.
Мы еще не видели патриархов, — сказал я.
Ты просишь у меня право выбора, сообразно с законами дваждырожденных? Да будет так,
— сказал Дурьодхана, не сводя с меня холодных, проницательных глаз, — я не буду препятствовать вашей встрече с патриархами, если они сами со чтут нужным увидеть вас. А вы помните о дхарме дваждырожденных. Ваши жизни, ваши зрячие сер дца принадлежат братству.
Я низко поклонился в ответ. Охрана расступилась, открыв мне встревоженные глаза Митры и нашего брахмана. Теплая волна их силы достигла сердца, и я благодарно улыбнулся им. Но для объяснений еще время не пришло. Шелестя тонкой одеждой, ко мне подошла прислужница с чашей вина. Я уже был способен заметить, что она молода и красива, и с особым наслаждением вдохнул сладкий аромат ее благовоний.
Потом я пил терпкое, прохладное вино, радуясь каждому глотку. Как прекрасно было остаться живым!
Так закончился этот вечер. Колесница отвезла нас обратно в нижний город. Привычная охрана запечатала выход из сада. Внутри нашего дома я в изнеможении упал на циновку. Живительная сила покинула ножны тела. Хотелось закрыть глаза, залепить уши воском, оторваться от этого мира, полного страха и неопределенности.
Сев на колени рядом со мной, Митра неторопливо разминал мне спину. Его руки были полны внутреннего огня, и постепенно я начал ощущать, как первые тонкие потоки силы возвращаются в сосуд плоти.
— Главного добились, — рассуждал Митра, — теперь мы приобщимся к высшему кругу патри архов…
Смешное честолюбие моего друга было всего –навсего проявлением излишка жизненных сил. Но я не мог разделить его настроения. В тот момент я ни о чем так страстно не мечтал, как о ласковом круге друзей у пылающего костра под небом Пан-чалы. Но перед внутренним взором представал лик Дурьодханы — коварного, скудоумного, нечестивого, гордого, благородного, щедрого, властного. Так поверг меня в пучину сомнений старший сын Дхритараштры — душа и закон этого мира, в который мы вторглись как враги и соглядатаи.