Дваждырожденные
Шрифт:
Когда мы вышли из цитадели, сумерки уже спускались на город. Охрана терпеливо дожидалась нас. Ничто не изменилось в нашем положении почетных пленников. В доме уже ярко горел огонь, и наш старый брахман с отрешенной улыбкой на лице выслушал путаный рассказ двух потрясенных юношей.
…Эти страшные пророчества, — взволнованно говорил Митра, меряя шагами комнату, — никого они не поддержат, ибо мы все равно обречены. Так прямо и сказали нам.
Этого они не говорили, — пытался я урезонить друга.
Говорили, говорили. У них никакой веры в будущее не осталось. Они и у нас ее хотели забрать. Что это за жизнь? Куда ни глянь, везде предопределение: мир, видите ли, стареет. Но мы-то — молодые. И если сейчас веру в победу потеряем, то уж точно все пророчества
Я решил немного охладить пыл моего друга и сказал:
— Жизнь воина может зависеть от того, на сколько хорошо его возница управляет лошадьми. Но это не делает ни возницу, ни лошадей равны ми кшатрию.
Митра как-то сразу внутренне обмяк, осунулся лицом и проговорил:
Ну разве можно идти на жертву с ощущением собственного ничтожества? Если нет другого выхода, надо мчаться к Пандавам, поднимать Панчалу и мечами прорубать себе дорогу к трону Хастинапура. Я верю Юдхиштхире, верю в мудрость Пандавов. Они смогут найти спасение от Ка-лиюги. А если нет, то хотя бы погибнем, выполняя свой долг, — такая гибель достойна кшатрия. Я не могу и не хочу отрешиться от жизни, как эти мудрые патриархи.
Патриархи не отрешились от мира. — возразил брахман. — Просто не всегда течение событий можно изменить, размахивая мечом или проповедуя толпе. Для Бхишмы «спасти» братство дваждырожденных не обязательно означает сохранить жизни всем дваждырожденным. Тебе и Митре не следует поспешно судить о вещах, далеко превосходящих возможности вашегоо разума. Сейчас не только ваши судьбы, но судьба всего братства повисла на тонкой нити брахмы, связывающей Бхишму с Высокими полями. Оставлена дваждырожденными Матхура. Во времена неистового Джарасандхи были разорены, да так и не вернулись к жизни ашрамы Магадхи. Много дваждырожденных пало от рук кшатриев Шальвы. Сторонники Пандавов не признают власти Хастинапура. Кришна и Баладева, по духовной мощи равные Бхишме, как будто не замечают Высокой сабхи. Почему не дает о себе знать великий патриарх Вьяса, носящий в себе мудрость Сокровенных сказаний? Где Маркандея, наставлявший Пандавов на путь дхармы в годы их изгнания? Слишком много великих и малых сил втянуто в эту борьбу, чтобы можно было по совету Митры просто хвататься за мечи и прорубать себе дорогу в Хастинапур.
Брахман замолчал и устало опустил глаза. Рядом пристыженно сопел Митра. Пламя вспыхивало и опадало в очаге. Алый дракон продолжал свою вечную пляску меж черных углей, не заботясь ни о прошлом, ни о будущем.
И снова перед нами громады серых башен цитадели, словно грозовые облака на закате. Стены представляются мне панцирем, скрывающим живое сердце империи. В спящих садах утопают дворцы, выстроенные из невесомой пористой глины и драгоценных пород дерева. На фоне лиловых оттенков небосклона они ощущаются живыми исполинами. С тяжелым скрипом открываются ворота. Тягучий, тоскливый неземной запах спящих цветов будоражит чувства. Пахуч ветер в садах Дхри-тараштры. Звезды — цветы жасмина. Сладкой болью царапает память о Дате. Что за наваждение? Ее образ хранится в сердце врага или это чудовищное искушение, майя, наведенная Кауравами? В моих мыслях о Дате преобладают ноты отчаяния. Ведь уходя из Двараки, я простился с ней навсегда. Сейчас нельзя думать о прошлом, нельзя ослаблять сердце пустыми сожалениями. Но оно трепещет — живое и мягкое, спеша закрыться доспехами отчужденности. Прямо в душу глядят горящие окна дворцов. Густо и влажно ложится на тело воздух, насыщенный тонкими силами. Гулко отдаются шаги под аркой входа в главный дворец.
В свете факелов живыми кажутся огромные каменные слоны, поддерживающие крышу. Вновь стража открывает двери, обитые тускло сияющей медью. Бесконечная череда колонн, украшенных прихотливой резьбой, делает внутренний коридор чем-то схожим с диким лесом. Ветер, свободно входя в окна, колеблет огни светильников и дымы благовоний.
Еще
Рядом с ним примостилась на золотой подушке его верная супруга Гандхари — мать Дурьод-ханы и его многочисленных младших братьев. Как и в первый день своего замужества, находясь рядом с супругом, она надевала на глаза черную повязку, чтобы ни в чем не превосходить повелителя Хастинапура. Обычно она хранила молчание, лишь внимательно слушая, о чем говорилось вокруг, кротко улыбаясь всем гостям.
Наш брахман шепотом объяснил, что за спиной у царственной четы стоит Санджая — личный возница Дхритараштры, дваждырожденный, обладающий удивительным даром видеть то, что происходит в дальних землях. Ходили легенды, что сам Вьяса был его наставником. В древности дваж-дырожденные очень осторожно относились к выбору своих учеников, предварительно удостове-рясь в чистоте их намерений и душевной стойкости. Может быть, именно поэтому Санджая наотрез отказался от просьбы Дурьодханы наблюдать за передвижением Пандавов. Впрочем, его преданность престарелому царю была вне сомнений, и Дурьодхана скоро оставил попытки использовать божественный дар не по назначению. Царственная чета и их сута, застывшие на тронном возвышении в центре зала, показались мне чужими, оторванными от всего происходящего, и дело здесь было не только в завязанных глазах…
Вслед за брахманом мы приблизились к трону, спинами чувствуя неприятные взгляды придворных. Санджая что-то прошептал на ухо своему господину. Мы склонились у ног Дхритараштры, произнеся надлежащие слова приветствия.
— Пусть удача сопутствует вам, посланцы бла городного Юдхиштхиры, — произнес Дхритараш– тра ласковым, чуть взволнованным голосов, — я только что узнал о вашем приезде и от всей души радуюсь стремлению ваших вождей заключить мир. Много лет прошло с тех пор, как по реше нию Высокой сабхи они удалились в изгнание. Но, как бы ни изменился мир, нерушимыми остаются наши родственные узы.
Брахман должными словами поблагодарил Дхритараштру за оказанный прием и назвал наши имена.
— Я рад, что мой дворец посетили молодые дваждырожденные, — учтиво сказал Дхрита– раштра.
И мне показалось, что его незрячие глаза проникают куда-то за внешнюю оболочку моего тела, мягко, но настойчиво изучая узор тревожно переплетающихся мыслей. Не знаю, что он прочитал там, но голос его звучал милостиво. Беседа, в ходе которой он расспрашивал нас о жизни в Панчале и заботах Пандавов, показалась мне даже приятной. К сожалению, ей скоро положил конец приход Дурьодханы. Его сопровождал Духшасана с несколькими десятками братьев, которые утопали в раболепном обожании своей свиты, как бриллианты в сандаловой пыли. Теперь я мог почти без страха рассмотреть их вблизи. За стеной льстивого восторга и поверхностного блеска я безошибочно распознавал и подлинное сияние могучего духа и крепость их воли. Я даже смог признаться себе, что испытываю гордость от принадлежности к великому братству, которое и здесь возглавляют тигры среди мужей. Дурьодхана остановился перед троном отца и склонил голову, украшенную великолепным цветочным венком.
О властелин, кому мудрость служит единственным оком, — громко повторил Дурьодхана ритуальное обращение к Дхритараштре, — дозволь мне принять участие в твоих переговорах с посланцами моих заблудших родственников Пандавов. Я слышал, они пришли просить мира.
Со всем возможным почтением я вынужден признать, что мудрый Дурьодхана пребывает в заблуждении, — смиренно сказал наш брахман, — мы пришли просить справедливости. Сын Дхармы — Юдхиштхира — просил меня передать, что потомки твоего брата, о Дхритараштра, согласны получить от тебя даже не полцарства, а город, одну единственную деревню, чтобы там возродить сияющий костер брахмы и венок братства дваж-дырожденных.