Две недели

Балакшин Роберт Александрович

— Да, да, — суетливо кивая, отвечал Столбов, — все сделано. Все.

— Все? — как будто удивленно повторила Капа и бросила на него искоса быстрый взгляд.

— А вот эта эсэлка чистая? — спросила она, подойдя к злополучной эсэлке, и показала на ее торец пальцем.

— Эта? — будто задумавшись, переспросил Столбов, и непонятный трепет охватил его. «Сказать правду? — мелькнуло в голове. — Нет, нет, нельзя. Скажет, зачем на «телегу» ставил».

— Эта? — тихо повторил Столбов и ответил, глядя куда-то вбок, на пол. — Чистая эта. Как и все. Все одинаково чистил.

—

Ну что ж, хорошо — как бы поневоле соглашаясь с ним, произнесла Капа и, намазав черной краской штамп ОТК, шлепочками припечатала его с торцам плит. Она мгновение помедлила у той эсэлки, но поставила штамп и на нее.

Столбов криво улыбнулся и дрожащими пальцами стал расстегивать пуговицы на рукавах рубахи, чтоб идти мыть руки в солярке, а затем отправиться в душ.

— Ты что? — спросила Капа, указывая взглядом на рукава. — Вывози «телегу» на улицу, пусть разгружают.

— Уже вся бригада ушла, — недовольно пробормотал Столбов, но Капа услышала.

— Ну и что, — смеясь, возразила она. — Без десяти еще, успеешь. Сдашь окончательно, гуляй без заботы.

— И так заботы нет, — сказал Столбов громче и с досадой стал растворять огромные, тяжелые ворота.

Капа, помахивая молоточком, вышла за ним на улицу. Стропальщики уже собрались уходить домой, и Столбов с надеждой слушал их препирательства с Капой. Им не хотелось разгружать «телегу», но Капа все ж уговорила их и попросила первой снять ту плиту, которая заслоняла эсэлку.

«Знает! Знает все!» — догадался Столбов и изобразил на лице презрительное невнимание ко всему. Он пытался заранее играть невозмутимость, зная, что Капа: сейчас должна закричать на него.

Плита стремительно взмыла вверх и открыла эсэлку с нелепыми серыми лепехами раствора на всей поверхности.

Капа обернулась к Столбову и громко вздохнула.

— О-ой, — залепетал он, пытаясь посмотреть на нее, но не смог, — что это? Я и не видел. Правда, не видел…

— Ну что, Столбов, — прервала его необычно тихим усталым голосом Капа, — доверяла-то я тебе зря?

Столбов стиснул зубы и не ответил.

— Ну что? — сказала Капа.

Столбов упорно молчал. Волнение вдруг прошло, и ему стало зло, что она укоряет его, а он вынужден стоять тут, смотреть ей в затылок и не сметь сказать ни слова в оправдание. Капа остановилась взглядом на эсэлке, пальцы ее быстро-быстро, мелко перебирали рукоятку молотка. Столбов ожидал крика, но Капа, хотя и собиралась, закричать не смогла: у нее сдавило горло от обиды.

— Что ж ты, Столбов, — сказала она, — так и будем стоять? Ведь эсэлка-то грязная.

— Вижу, не слепой, — огрызнулся Столбов и, покраснев, побежал в цех за метлой, хотя собирался пойти вразвалку, засунув руки в карманы.

Сжав губы, он подбежал с метлой к эсэлке и стал с размаху отшибать черенком куски раствора. Он ожесточенно бил по раствору, промахивался и ободрал сразу три пальца.

Столбов обил раствор, обмел эсэлку и хотел обмести еще раз, но Капа сказала:

— Хватит, — и он, положив метлу на плечо, пошел в бытовку.

Он прошел по пролету, где уже работала вторая смена, и у самой двери бытовки остановился.

«Завтра Капа будет следить за каждым его шагом, придираться к каждой плите, а он будет нервничать, злиться и молчать. Пройдет месяца два, когда все вернется. А может, и не вернется никогда. Может, извиниться перед ней? Извиниться! Еще чего! Нежности какие! На работе ведь ты, не в детском саду, не в школе. Да и перед бабой. Погано как-то все получилось. Хотел вроде как лучше, спешил. Что ж, извиниться — позор какой? Да, хорошего мало. — Столбов начал было стаскивать рубаху. — А мужики? Да не узнают они, они же все сейчас в душевой. Я потихоньку».

Столбов пошел обратно. «Только бы не ушла», — подумал он, побежал и, взлетая на лестницу, столкнулся с ней. Она думала, что он не к ней, и посторонилась, сделав строгое лицо. Столбов чуть не пробежал мимо, но удержался. Он хотел отдышаться, посмотреть на нее, но почувствовал, что если будет медлить, то не решится.

— Капа… Капа, — быстро говорил он. — Ты извини меня. Я торопился, спешил, вот и получилось. Понимаешь… — Но за множеством слов терялась искренность, и он замолчал, глядя на свои грязные, с засохшей кровью пальцы.

Капа хотела сказать ему что-то в ответ, но не сказала, только кивнула ему и тихо улыбнулась прощающей улыбкой.

В ГОСТИ К СЫНУ

В районной Сельхозтехнике на счастье Брусилова грузился самосвал из Великого двора. Подлипное, деревня, куда ехал Брусилов, была в этом сельсовете, а то бы жди попутной машины или выходи на дорогу и голосуй.

Брусилов помог шоферу закинуть несколько тяжелющих ящиков в кузов, потом они завернули в какую-то базу, закинули двадцать рулонов рубероида, затем перекусили в столовой, часа полтора ждали кого-то, но никто не пришел, и они поехали.

В Тотьме он мог бы повидаться с Фаиной, но разыскивать ее не было ни малейшего желания и охоты. Да он, по сути дела, и не знал, где и кем она работает. Кем-нибудь по ветеринарной части, наверное, по специальности. После развода Фаина уехала к матери, и он думал, что она в деревне живет, но года два назад, встретившись на базаре с ее братом — брат жил в Великом Устюге и приехал в Вологду на слет механизаторов, — Брусилов узнал, что Фаина живет в Тотьме. После разговора с ее братом Брусилов съездил в Подлипное, пожил около недели у тещи, и с тех пор посылал ей червонец-другой. А Фаина получала на сынишку алименты.

Самосвал, вздымая веера мутной воды и грязи, мчался по рытвинам лесной дороги. Брусилов, мотаясь в кабине самосвала, одной рукой ухватился за ручку, а в другой держал на весу сетку с гостинцами. Накупил он баранок, сухарей с маком, масла, ниток теще, сынишке кое-что, но по такой дорожке привезешь винегрет из гостинцев.

Они часто буксовали и наконец сели наглухо, и шофер, ругая и дорогу, и себя, что не надел кошеля на колеса, отправился в ближайшую деревню за трактором.

Брусилов вышел из кабины, походил взад-вперед, покурил, зашел в лес, и хотя хорошие грибы сошли — конец сентября, — насобирал газетный кулек губины.