Две недели
Шрифт:
Сон то был или явь? Ночью он шел по улице. Вокруг все звенело и дрожало от поступи надвигающейся, ликующей весны. И голые черные ветки тополей и сиреней, меж древесных волокон которых неутомимо взбирались живительные соки, и оттаивающая парная земля, готовая брызнуть первой травой, и сам воздух, проникнутый чудными запахами и звуками — все было напоено свежей могучей влагой, а за домами тяжело вздыхала и ворочалась еще отягченная льдом река. Степан оказался на крыльце третьей школы, на котором, по моде пятидесятых годов, стояли два больших оштукатуренных шара. Он сорвал первый шар,
Наутро все строили догадки по поводу необъяснимого каприза природы — бессмысленного разрушения шаров. Позже, примерно через месяц, когда река уже спала, Степан пришел покаяться, что это он набезобразничал. Ему посоветовали пойти домой и проспаться: в каждом шаре было не меньше куба кладки.
И чем дальше и полнее развивалась весна, тем нелюдимее становился Степан. И раньше не отличался он особой разговорчивостью, но теперь вообще не разговаривал ни с кем. Сейчас он жил другой жизнью, той давней жизнью, когда был он свободен, как эта река и дождь, как град и снег, как роса и туман, и воспоминания об этой жизни все больней волновали и тревожили его в смутных грезах и сновидениях.
Все трудней становилось ему. Голова разламывалась от боли, кровь кипела и стучала в висках. Мучительная темная тяжесть давила его. И вот по одному ему известному сигналу он знал: пора. Тогда он шел на мост и прыгал с него. В этот день вскрывалась река.
И, барахтаясь в воде, сосредоточенный и серьезный, Степан чувствовал, как освобождается от чего-то, как река изымает из него всю уже не нужную ему силу.
Однажды Степан исчез. Пропал. Объявили розыск, но его не нашли. Не было его и на мосту. Напрасно дежурили милиционеры, мечтавшие в этот раз перехватить его на подходах к мосту. В этот год случилось наводнение. Страшное, какого не помнил никто.
ЯБЛОКИ
Яблоки в поселок завозили редко. Отец взял с собой Васю — на него дадут второй килограмм — и отправился в магазин.
Они долго стояли в очереди. Отец много курил, сплевывал на землю слюну и часто тяжелым взглядом оглядывал неторопливую очередь.
У жены сегодня была стирка, отговориться он никак не смог.
Знакомые мужики, зашедшие в пивную, уже насиделись там и вышли, а они все стояли. Отец не скрывал досады.
«Выполоскала бы и завтра, — угрюмо подумал он и прикурил от папиросы. — Так нет, давай и полоскать сегодня. Стой тут среди бабья. Хоть бы для смеху еще один мужик». Отец, нахмурившись, бросил окурок и долго давил его и ввинчивал каблуком в землю.
«И парень-то весь истомился». Он посмотрел на Васю, который действительно устал от скучной неторопливости очереди и жгучего августовского солнца.
«Плюнуть да уйти, — нерешительно подумал отец. — Скажу, что не хватило да Васька заныл. А его научу, чего говорить».
После минутного раздумья отец сделал шажок в сторону, но затоптался на месте и не ушел. Уйти было жалко: столько простояли, может, с полчаса и осталось. «Ну, ладно, хоть яблоками полакомимся. Давно не едали», —
Вот они уже у дверей, что ведут в магазин. Кто-то положил в притвор чурку, чтоб они не закрывались. Из магазина, перебивая привычные запахи кожи, мыла и парфюмерии, пахнуло терпким ароматом яблок. Отец с Васей, как и все, молча наслаждались этим дивным, кажется, уже позабытым ароматом. Наслаждение прошло быстро, скука очереди убила его, и только Вася изредка потягивал носом теплый магазинный воздух.
Вот они и в магазине, впереди всего лишь пять человек. Отец ненадолго повеселел.
— Скоро, скоро, — приободрил он Васю, когда тот уже совсем повис на его руке, и пощекотал Васин затылок твердым ногтем. Вася съежился от щекотки. Эта редкая ласка отца была так неожиданна, приятна. В щелку между отцом и бабкой Капитонихой, стоявшей впереди, Вася чутко следил, как продавец тетя Рая громоздит горкой на тарелку весов румяные крепкие яблоки.
Вдруг у дверей возникла суета. Очередь заволновалась. Женщина, стоявшая на пороге в дверях, беззлобно поругиваясь, отодвинулась в сторону. Отец и Вася оглянулись. В магазин втиснулся Толя Черный, сумасшедший.
Почему его так звали, никто объяснить не мог. Жил Толя в дряхлом доме напротив магазина. Должно быть, у него было настоящее имя, но его никто об этом не спрашивал, а звали, как вздумали. Что Толя ел и на что, этого тоже никто не знал. Зато как он попрошайничает у мужиков покурить, выпить и о многом другом, по поселку рассказывались целые истории. Последняя из них — смерть его матери, случившаяся неделю назад.
Соседка Толи еще затемно, часу во втором, вышла на двор и подивилась: у Толи топилась печь. «Видно, и старуха спятила, — подумала соседка, — люди еще спят, а она печь топит». Утро настало, пора обеда прошла, дело к вечеру, а у Толи все дым из трубы, и из дома никто не показывается. Соседка позвала мужа, и они пошли к Толе. Вошли. В комнате жарища, душина, а Толя голый по пояс толкает поленья в печь. Мать лежит на печи, на ней груда из одеял, драных пальто, а сверху тулуп.
— Ты чего, Толя, дрова-то даром изводишь? — спросила соседка. Толя кое-как объяснил, что пришел он домой поздно, видит: мать озябла, лежит холодная и не дышит. Он укутал ее. Не согревается. Заснул. Ночью проснулся: нет, не согрелась. Тогда он втащил мать на печь и топит до сих пор.
Муж соседки подошел к печке. Толина мать была мертва.
— Ну не дурак ли, — рассказывала всем соседка и на этом месте неестественно смеялась, — она уж закоченела, а он кочегарит.
При появлении Толи очередь сдержанно зашумела. Если Толе случалось что покупать, в очереди он никогда не стоял. Он протолкается к началу очереди, там всунется между кем-либо и, тупо глядя перед собой, ждет, когда очередь сама пододвинет его к продавцу.
Толе нехотя, но уступали дорогу: что поделаешь, не понимает человек. Он бочком, настойчиво пробирался к прилавку.
Толя приблизился к отцу с Васей. Отец строго посмотрел на него. Толя скользнул по отцу отсутствующим взглядом, сунулся к нему, но отец выставил руку.