Двенадцать обреченных

Федоров Андрей Венедиктович

— Ладно, Светка. Я пойду вымоюсь, и ты мне дашь чего-нибудь одеться. И спать. А этот психолог как хочет. Например, может удрать в Ростов Великий.

— Я, пожалуй, если найдутся вдруг мужские ботинки, любые, только сорок первого или сорок второго размера, и какая-нибудь куртка… я бы втихаря съездил сейчас к Полубеловой. Там что-то стряслось. Какая-то информация будет.

— Или тебя сцапают за взрыв, — сказала Даня, — как хочешь.

Она медленно встала и, размеренно шлепая по полу, удалилась как сомнамбула куда-то в глубину квартиры старинного

раскроя (и потому дезориентировавшей меня).

— Мыться пошла. И спать, — констатировала невозмутимо Света, — у меня всяких башмаков много. Тут перебывало… и куртку твоего размера подберу, может, не модную, но подберу. В самом деле поедешь сейчас?

— Поеду.

— Смотри. Психолог?

— Психиатр.

— Разве есть разница? По мне — один черт. Хоть психолог, хоть психиатр, а весь день вроде пробегавши, не жравши, как моя покойная бабушка говорила… еще говорила, что, мол, на ловлю ехать — собак кормить. В смысле: не готов ты сегодня к подвигам, это видно. Подумал бы. Я бы поняла, если бы ты своих спасать кого поехал, а ты куда-то вроде к незнакомым, где неизвестно что…

Она поняла, что я не слушаю, и вышла в прихожую, где вскоре послышались характерные звуки от падающих на пол башмаков. Потом зашелестело.

Я налил себе чаю прямо из заварного чайника (весь вылил), похлопал ладонью по браунингу в кармане. Трижды прочитал в Генкиной тетрадке адрес Полубеловой, телефон же ее записал шариковой ручкой на тыле кисти. Я решил не брать с собой никаких вещей. В левом кармане нашлось немного денег. На транспортные расходы.

Пришла Света с курткой и башмаками:

— Выбирай. Но я тебе не советую. Он на «тачке» передвигается, маньяк-то?

— По-всякому. Двоих он сегодня убил сам. Застрелил. А меня и Даню пытался подорвать. С помощью… одного типа. Он ему заплатил, что ли. Вот тот и возит всякие посылки-бутылки.

— Тебе бы, чем рисковать и мучиться, надо бы с ментами связаться, устроить засаду у кого-нибудь из вас. Ну, так: показаться — высунуться и — молчок. Так вы либо этого посыльного, либо его самого… цап-царап!

— Здесь засаду? Он все адреса знает. Главное, милицию сюда уже нельзя после сегодняшнего. Я сам получаюсь в розыске. Мента взорвал. Пока они разберутся, маньяк ляжет опять на дно. А посыльного ликвидирует… эх, знал бы я сам, как лучше!

— Мне-то чудится, что ты, психолог, много на себя берешь. Ты бывал в таких делах?

— Бывал, — сказал я, — даже хуже этого. Далеко, не в Москве, есть человек, который все обо мне знает и мне безусловно поверит. Это потеря времени.

Я уже был одет. Одна пара башмаков почти впору. Куртка из тех, что носили лет десять назад. Когда я был молодой и шустрый.

— Что Даньке сказать, как проспится? — спросила Света, выпуская меня на лестницу.

— Что я уехал к Полубеловой… да, твой телефон?

Я записал номер на тыле кисти, подумав (черный юмор) о внимательных судмедэкспертах (очки, лупа), разбирающих строчки цифр на серой руке в морге.

На улице совсем завечерело. Девять часов.

Я бегал уже с небольшими перерывами часов двенадцать. Марафон.

Полубелова жила на Кутузовском. Ехать мне опять пришлось по той же Плющихе.

Окна Дани выходили на другую сторону. У подъезда, кроме милицейской одинокой и пустой машины, я не заметил никаких признаков предвечерней трагедии. Прохожих по-прежнему было много.

Около десяти я позвонил в квартиру Полубеловой.

И мне не открыли.

Минут через пять, правда, открылась противоположная дверь:

— Там никого нет. Вы из милиции?

— Да. Когда все ушли?

— Час назад примерно.

— У вас собрали сведения?

— Да. Но я кое-что забыла сказать. (Мне повезло по-настоящему!)

— Тогда, может, я запишу?

Пожилая темнолицая женщина (вроде цыганки) пропустила меня в небогатую, но солидную («сталинский дом») квартиру. Где-то в глубине квартиры топали, двигали мебелью, шелестели голоса.

— Во сколько это случилось?

— Что? Сам взрыв? Часов, я говорила, в двенадцать. Она сама дома была. Сын на учебе. Я постеснялась что сказать-то — я же подсматривала в «глазок»… я видела, что ей передавали. Не просто посылку, статуэтку.

— Статуэтку?

— Он ей, тот мужчина, принес такую плоскую коробку, вот такую, небольшую. И сразу ушел. О чем они говорили, я не слышала. А Галя, она же такая странная, у нее, я говорила, что-то с головой не в порядке… она, еще не войдя к себе, стала открывать. Открыла в дверях. Стоит, смеется. А в руках… статуэтка белая, как из фаянса, как вон стоит у меня слон такой с хоботом.

— А у Гали был слон?

— Нет. Корова. Но без рогов.

— Телка!

— Ну, пускай, телка. Потом она дверь за собой закрыла, а через минуту, даже, может, меньше, у нее там грохнуло. Я думаю, тот мужчина, что принес корову, он даже еще из подъезда не вышел, он по лестнице пошел. У меня тоже дверь чуть не вылетела, вот так вот дерг-дерг! А у Гали дверь сама распахнулась… Я вышла погодя, заглянула, а она лежит сама вся в крови. И все побито, осколки всякие. Я ваших вызвала. Так что я дополнительно сообщаю, что не просто так посылка, а в виде коровы.

— Спасибо, — встал я, — вы не представляете, насколько это важно. От вас можно позвонить?

Я позвонил Свете. Даня, оказалось, проснулась, но лежит. В тетрадке Света нашла мне номер телефона Чацкой. Я сказал, что Полубелову взорвали и Даня никуда не должна выходить.

Я заметил, что «цыганка» смотрит на меня с подозрением во взоре. Я становился не совсем похож на милицейского работника. Но мне стало все равно. Я опять, во второй раз за вечер, набрал номер Чацкой.

— Я уже звонил, Ира. Соблаговоли выслушать. Это тот Андрей, что знаком тебе по Гаграм. Я сейчас работаю в органах. В течение нескольких дней всех, кто тогда собирался у Гиви, убивает какой-то маньяк. Подробнее могу рассказать только при встрече. Сейчас? Да, половина одиннадцатого. Ну? Мужа нет? Может, так и лучше. Хорошо.