Дверь в зиму
Шрифт:
Андрей, Прапор, Араб, Пигмей, Дровосек…
Один подсолнух. Три. Пять.
Поле.
8
Однажды
…золотистые лучи пробились меж черных дыр, обняли их теплыми руками. Сумерки рассеивались, редели. Подсолнухи! Тяжелые диски, битком набитые угольками-семечками, в обрамлении празднично-желтых лепестков.
Он шел через подсолнечное поле. Солнце выглянуло из-за горизонта, от цветов протянулись длинные тени. Меж стеблями
Движение. Нет, никого.
Почудилось.
Снова движение: справа, слева. Шорох за спиной. Андрей завертелся на месте, тыча во все стороны стволом автомата. Никого, ничего. Соберись, тряпка! Надо догонять своих.
Шаг, другой. Он понял, что не знает, куда идти.
Ближайший подсолнух повернулся в его сторону. Уставился на пришельца безглазым лицом. Диск вспучился, на нем проступили нос, губы, скулы… На Андрея смотрел суровый обугленный лик Григория Никитича. Андрей икнул, попятился — и уперся спиной в частокол жестких стеблей. Сердце грозило выскочить из груди, но в ватной тишине, забившей уши, он не слышал ни его стука, ни собственного хриплого дыхания. Над ним склонялись бесчисленные лица старика: ближе, ближе…
Андрей закричал.
…Штык споткнулся. Под ногами лежал его тезка: насквозь ржавый штык. Немецкий, времен Отечественной. Восемьдесят лет назад тут тоже шли бои.
Он ускорил шаг и споткнулся во второй раз. Каска. Штык в сердцах пнул каску ногой. Под каской обнаружился череп: грязный, пористый. Нижняя челюсть отпала в беззвучном хохоте.
Штык попятился и едва не упал. Из-под земли торчал развороченный «розочкой» минометный ствол. Резанула боль в левой икре. Штык выматерился сквозь зубы. Из разорванной штанины текла алая струйка, ползла вниз по голенищу берца.
Как бы заражение не подхватить!
Он стащил берец, закатал штанину. Промыл рану водой из фляги, залил антисептиком, залепил бактерицидным пластырем. Уловив краем глаза движение, развернулся, вскидывая автомат. Нет, не развернулся. Что-то не пускало. Серые пальцы вцепились в ноги. Земля вспучивалась, выпуская наружу костяные ростки.
Руки мертвецов.
Штык заорал, саданул прикладом, с хрустом ломая кости. Подсолнухи раздались, и Штык увидел их. Лохмотья серой формы, оскал желтых зубов. Солдаты расступились, пропуская вперед офицера в мятой фуражке с эсэсовской кокардой. На правом рукаве кителя сохранился серебряный шеврон в виде буквы «V».
Офицер поднял руку, указал на Штыка. На его левое плечо.
Как загипнотизированный, Штык перевел взгляд на свое плечо. Там красовался шеврон с надписью «Zа победу!»: большая «Z», остальное мелким шрифтом.
Эсэсовец кивнул.
— Du bist unser, — проскрипел он.
Штык не знал немецкого, но внезапно понял.
«Ты наш».
— Я не ваш! Фашисты! Мой дед таких, как вы!..
— Du bist unser…
Мертвецы двинулись к нему. Штык заорал, вскинул автомат и вдавил спуск до упора. Пули рвали лохмотья, крошили кости, пробивали черепа. Магазин кончился. На Штыка навалились.
— Nachschub…
— Nachschub!
— Пополнение!..
Ноздри забил смрад тления, смешанный
— Willkommen in der Holle!
Штык закричал.
…сжечь это поле к едрене фене!
Он блуждал в подсолнухах третий час. Заблудился, как первоклашка. Стыдоба! Никаких ориентиров, блядь. Сориентироваться по солнцу? Огненный шар полз в зенит по выгоревшему небосклону. Ягуар обливался пoтом. Настоящий солнцепек. Да, «Солнцепек»! Огнеметная реактивная система залпового огня. Вжарить бы из нее по этой клумбе!
Жара становилась нестерпимой. Солнце слепило глаза даже сквозь темные очки. Сознание мутилось. Поле? Раскаленная сковородка. Ягуар остановился, помотал головой.
Проморгался.
Подсолнухи ослепительно сияли. Семечки превратились в бесчисленные зеркальные фасетки, фокусируя на Ягуаре ярость светила, пылающего в вышине. Он захрипел — пересохшее горло не смогло родить крик. Выхватил десантный нож, принялся остервенело рубить подсолнухи. Расчистить поляну, переждать до вечера…
Вспыхнула одежда. Ягуар стал обхлопывать себя ладонями, гася пламя. Ощутил под пальцами раскаленный металл. Автомат! БК! Надо от него избавиться…
Взрыв гранаты превратил Ягуара в куски мяса.
…Пигмей спиной ощутил чужое присутствие. Ага, шаги. Человек десять. Он поравнялся с командиром, прошептал на ухо Прапору короткий доклад.
— …идите, я отвлеку.
Прапор кивнул.
Когда, судя по звукам, до противника осталось метров тридцать, он рванул вправо. Топот? Это хорошо. Укропы последовали за ним.
Он цеплял по пути подсолнухи, шуршал сухими листьями. Пятьдесят метров, сто, сто пятьдесят… Пигмей резко свернул и перешел на бесшумный шаг. Подсолнухи сделались выше: до верхушек не дотянуться.
Он прислушался. Нет, не отстают.
Подсолнухи выросли еще больше. Ворсистые стебли походили на стволы деревьев. Настоящий лес! На головокружительной высоте качались тяжелые диски величиной с колесо БелАЗа.
Из-за дерева сунулось чудище: глянцевая круглая голова, жуткого вида жвалы. Пигмей истратил десяток пуль, чтобы его завалить: чудище никак не хотело дохнуть. Да это же муравей! Рыжий муравей.
Почему он такой огромный?!
От шагов преследователей дрожала земля. Над Пигмеем, заслонив небо, нависла гигантская ребристая подошва. Он метнулся в сторону. Подошва опустилась.
Крик утонул в треске костей.
…он сунул руку в карман.
Извлек пригоршню семечек: крупных, матово-черных, бархатистых на ощупь. Черные зубы. В детстве он смотрел мультик — зубами дракона засеяли поле, а взошли они войском.
Араб был из Рязани. Позывной получил за то, что воевал в Сирии.
Бабы в Хохляндии советовали таким, как Араб, класть в карманы семечки. Чтобы, значит, проросли, когда вас в землю зароют. Ага, держи карман шире! Он вытряхнул семечки и выяснил, что второй карман тоже полон. Что за херня?! Араб принялся опустошать карман за карманом. Семечки сыпались бесконечным потоком.