Двери весны
Шрифт:
'Тихо! Я своя. Я не задержусь здесь. У вас в Месте плохо — а я постараюсь сделать лучше'.
Кошка села, обернув хвост вокруг лап, замурлыкала, круглые желтые глаза стали щелочками. Сережа кивнул мне — дернул головой в сторону комнаты, где лежала бабушка — в самом конце комнаты, у самой стены. Здесь на окнах были цветы — я помнила названия с детства, с тех пор, как мне было пять лет. Фуксия… и… Нет, забыла. Дальше — не помню. Вышивка с сиренью висела прямо над ней. Бабушка смотрела перед собой прозрачными голубыми глазами. На столике перед ней стоял нарезанный лимон с сахаром, творог, — мама
— Сереженька… сыночек, кто с тобой?
Я помнила, что она и меня называла 'Диночка, доченька'. Я знала, что ее собственный старший сын, брат мамы, умер во время войны от воспаления легких — ему было шесть лет. Мама родилась уже позже.
— Диночка, доченька… — бабушка поднялась и потянулась ко мне.
'Бабуля! Я пришла, но меня никто не должен видеть'.
Бабуля заплакала.
— Диночка, доченька, я знала, что ты есть где-то… Где-то живешь…
В соседней комнате зазвучали голоса.
— Заговаривается опять… Видит Дину, — говорил папа.
— Она вчера говорила, что и Валеру видела… — подала голос мама. Валера — это и был ее умерший сын, мой дядя, которого я никогда не видела. Я услышала, что мама за стеной плачет.
— Заговаривается, — повторил папа. — Мозг перестает правильно функционировать.
Ему важно было все объяснить с научной точки зрения. Тогда становилось ясно и не страшно.
Я села рядом с бабулей.
'Я хочу полечить тебя. Я знаю, у тебя плохая кровь. Я сделаю хорошую'.
— Голова болит и сердце… и в глазах темно.
Сережа сел за свой стол (он спал в одной комнате с бабушкой, и тут же стоял его стол, где он делал уроки) и стал заполнять дневник — вернее, делать вид, что заполняет. Сам он, не отрываясь, смотрел на нас. Кошка прыгнула на кровать и села в бабулиных ногах, таращась на меня, как сова.
Я села на край бабушкиной кровати и взяла ее за руки. Бабушка была мыслями не здесь. Я видела сад — красивый, тенистый сад, где растут гладилоусы, лилии, аквилегии, где маленькие пруды с осокой, и по земле скользят тени от веток яблонь, а под черемухой висят качели на веревках. Бабушка в платье, которые носили давно, до войны, качает на этих качелях мальчика в белой панаме. Потом я видела, что это уже не мальчик, а девочка — и сад другой… Такой же ухоженный, тенистый, яркий — но другой. А девочка — моя мама. И она уже не на качелях, а копается совком во влажном песке у пруда. Большой полосатый кот притаился в траве — охотится на лягушек. Заливаются птицы… Воспоминания бабушки путались, но одно оставалось неизменным — сад. На какой-то миг мне показалось, что бабушка похожа на нас, хозяев. Ей, может быть, хорошо бы было среди сада, рощи, парка или двора. Может быть, предложить ей сейчас уйти со мной. Но потом я представила, как Рябина или Сквер, зимой, в джинсах и свитере, согревают замерзших птиц, собак, кошек, бродят по своему Месту — и у них нет ни дома, ни кружевных салфеток, ни плиты, где можно готовить пироги или суп… а главное, во дворе
'Бабуля?' — сказала я. — 'Тебе уже лучше. Ты скоро снова станешь ходить…'
Бабушка посмотрела на меня:
— Доченька. Не надо. Не хочу здесь. Все чужое. Ты ушла. Сереженька большой вырос, смотри. Я уже ему не нужна. Наташа с Игорем… не хочу, чтобы они ссорились. Пусть хорошо живут.
'Чужое, бабуля? А где не чужое? Твое где?'
— Там, доченька. В саду моем. Где Валера, Васенька. Там хорошо… Там я осталась, вся память там, все хорошее только там было. В прошлом.
'Бабуль, это не прошлое…'
Я была уверена, что сад этот есть сейчас. Я его чувствовала. Казалось, руку протяни — и вот он. Шаг шагни… Но здесь его нет, хоть проживи бабуля еще десять лет, двадцать. Сад так и будет все эти годы по ту сторону. Не здесь. За границей. И она будет только тосковать и вспоминать его…
— Бабуль, но тебе больно, голова болит, сердце. Страшно… Если бы можно было в сад — но чтобы не больно?
— Не знаю, Диночка.
— Я сделаю…
Я все-таки сидела рядом, смотрела сад, который был в ее памяти, бродила по его тропинкам и снимала боль. Я рассмотрела лицо Валеры, дедушки Василия, кота Буськи, лица бабушкиных сестер, веселые праздники в саду, песни под гитару и мандолину (до войны почему-то на ней любили играть). Шло время, наступал вечер. Я все сидела рядом, снимая боль, поддерживая бабушкины силы. Рядом со мной иногда садилась мама, поправляла бабушке подушку, поила ее кислой водой. Бабушка закрыла глаза и бродила по своему саду уже в дреме. Поздно вечером мама отошла, она сидела в соседней комнате, думая, что бабушка спит; папа пил валерьянку. Сережа читал на кухне. Он иногда приходил в комнату проведать, как мы.
А когда уже наступила ночь, кошка зашипела, подскочила, будто ее кипятком ошпарили — и уставилась круглыми глазами на женщину в синем платье, которая как-то вошла в комнату. Мы с ней сразу узнали друг друга — нам было не надо слов. Это была Та Женщина, которой я боялась панически еще с детства. Я вцепилась в руку бабули.
— Вы не заберете меня? — я не хотела идти, у меня были мои коты и кошки, Рябина, Сирень, Сквер, лопухи, сирень, летние праздники, а главное — Сережа и мама. Я знала, что бабуля уйдет — но она уйдет в сад, и там найдет своих, и ей будет хорошо. Она прожила последние годы, как лишняя в этом мире, думая только о прошлом и о тех, кто остался там.
— Тебя уже трудно забрать, ты стала частью Места, оно тебя не отпустит. Разве что ты сама когда-нибудь очень захочешь уйти. Но меня может не оказаться рядом. Мне будет очень жаль… Я тогда искала тебя — и на девятый день, и на двадцатый, и на сороковой. А потом уже не нашла…
— Разве вы не всех водите через границы? Разве мне нельзя просто быть рядом, когда кто-то… кому-то надо уйти? Ведь люди во дворе будут умирать. И тогда я вас снова встречу. Если мне будет нужно.