Двое из логова Дракона

Куницына Лариса

А Ротус тем временем поднял глаза и с удивлением посмотрел на венец, запутавшийся во всклоченных кудрях Мизериса.

— Зачем ты взял его, малыш? Я не раз говорил тебе, символ царской власти — не игрушка для ребёнка!

Мизерис поспешно стянул с головы венец и протянул брату.

— Забери его, прошу тебя, — умоляюще произнёс он. — Ты думаешь, я хотел его? Но я видел, что ты губишь наш мир. И я сорвал корону с твоей головы и напялил на себя. Я думал, что знаю, в чём гибель и в чём спасение. Но теперь я уже не уверен, прав ли я. И я не знаю, как избежать одного и добиться другого. Я один, я слаб, я безумен! Я болен…

Ротус слушал его с отсутствующим видом, а потом вдруг

осыпался вниз тонкой пылью и исчез.

Сзади раздались шаги и, обернувшись, Мизерис увидел высокого крепкого мужчину с седеющими кудрями и окладистой, уложенной завиток к завитку бородой. На нём была синяя тога с золотой каймой и венок из алых роз. Он с улыбкой смотрел на царя и тот, протянул ему руки.

— Отец! — воскликнул он и кинулся было к нему, но в следующий миг и этот призрак осыпался пылью к его ногам.

А потом сзади раздалось хлопанье мощных крыльев, и сильный удар в спину свалил его на пол. Венец выпал из его рук и со звоном покатился по каменному полу.

Отползая подальше, Мизерис развернулся лицом к демону. Тот молча стоял перед ним, распластав крылья, и его мрачный взгляд был ужасен, потому что зрачки его зелёных глаз полыхали алым огнём, выжигающим душу своей яростью.

— Что ещё тебе от меня нужно? — прокричал царь. — Что? Ты хочешь отмстить мне за предательство?

— Предать может верный, а от тебя, ничтожный червь, я никогда и не ждал верности, — хрипло прорычал демон, надвигаясь на него. — Но ты всё испортил! Ты погубил своей трусостью всё, что я налаживал с таким трудом! Ты сорвал столь великолепный замысел, что, воплотившись, он мог бы волшебной легендой прозвучать в тысячах миров! Ты своими мелкими сомнениями и метаниями убил тысячи людей, тех, кто верил тебе и любил тебя, несмотря на твоё шутовство, на твоё вероломство, на твоё пьянство, на твой разврат. Они ещё там, под этими утлыми крышами, они ещё надеются, они ещё не знают, что уже мертвы. Все они: мужчины, женщины, дети, их слоны, верблюды, ослы и собаки. Они ещё в своей детской доверчивости думают, что ты знаешь, как спасти их, хотя ты уже собственными руками затянул петли на их шеях, обрушив на их головы крыши их домов. И это сделал именно ты, отступившись от себя!

— Я не виновен в их смерти…

— Я говорил тебе, царь! — крикнул демон. — Здесь всё решаешь ты! Или ты думал, что, выдав меня этой сумасшедшей интриганке, ты грешишь против меня? Не велик грех, отдать на смерть исчадье Тьмы! Зло заслуживает зла, не так ли? Я не в обиде. Но вместе со мной ты сдал ей весь город. Тэллос мёртв!

— Я не виноват! — в отчаянии простонал царь. — Я не в силах усмирить стихию, ломающую Агорис изнутри! Я жалок и бессилен! Я не набивался в избранные! Ты можешь убить меня! Но я не смогу сделать это! У меня нет сил…

— Убить? — демон нагнулся к нему, обдав жарким, как пламя, дыханием. — О, нет, мой мальчик! Смерть — это милость, это избавление. Я заставлю тебя жить, жить вечно в этом искалеченном мире. Вечная жизнь среди смертей, вечная мука, когда другие обретают покой. Вот — возмездие, вот кара, достойная предавшего свой путь!

Мизерис замер, пристально глядя на него, а потом потрясённо пробормотал:

— А ведь ты знаешь, о чём говоришь…

Демон остановился. Его огненные ресницы опустились, гася полный гнева взгляд, и когда они снова поднялись, изумрудная зелень этих глаз была наполнена печалью. Он выпрямился, и его крылья исчезли. Он отошёл к лестнице и присел на ступени, опустив голову на руки.

Царь тревожно смотрел на него, а потом, поднявшись, нерешительно приблизился и сел рядом.

Демон больше не чувствовал злости. Она утекла, как мелкий песок сквозь плиты пола. Осталась только

жалость к тем, кто ждал своей участи в этом несчастном городе, к этому невезучему дураку, который сам не знает своей силы, к себе, потому что все жертвы, принесённые на этот шаткий алтарь, были напрасны.

Он поднял голову и провёл ладонями по лицу. Мизерис настороженно наблюдал за ним, смущённый своей страшной догадкой и этой странной переменой.

— Неужели ты до сих пор не понял, — тихо проговорил демон, — что это и моя миссия, как и твоя? Я явился сюда, чтоб помочь тебе осуществить твою безумную мечту, я жертвую слишком многим, чтоб позволить тебе свернуть с пути. Ты должен помочь мне, и мы сделаем это.

— И что потом? — рассеянно спросил царь.

— Какая разница, что будет потом? Ни ты, ни я не получим за это награды, но и наказывать нас будет не за что. Ты, быть может, даже заслужишь право дальше выбирать свой путь самостоятельно. А я… Меня снова бросит куда-то, где мне придётся выворачивать свою душу наизнанку, чтоб осуществить чей-то безумный замысел.

— Странно, — тихо произнёс Мизерис, глядя на демона, — я чувствую твою боль, как свою. Твоя душа болит. Разве может болеть душа у тёмного существа? Разве может у него быть душа? Ты ведь не демон? Иначе Свет убил бы тебя. Ты человек, ведь только в человеке могут ужиться Свет и Тьма. Ты человек, заточённый в теле демона. Я угадал?

— И что?

— Какое жестокое наказание, — пробормотал Мизерис, уткнувшись взглядом в пол. — Я думал, это я страдаю. За что ты так наказан?

— За любовь, не знавшую границ, за отчаяние, лишившее веры, за гнев, взорвавший смирение, за стойкость вопреки проклятию.

— Знаешь, — Мизерис порывисто обнял демона за плечи, тот с удивлением взглянул на него, но царь покачал головой и быстро заговорил: — Послушай меня, друг. Боль твоя велика, умом я сознаю это, но постичь её не в силах. Я только могу тебе сказать, что по моему разумению дух выше и сильнее плоти. И коли душа сильна и светла, то она всё равно выше всех искушений и коварств плоти.

— Ты б сам прислушался к своим словам, — проворчал демон.

— Ты прав, учить других легко. И мне трудно совладать со слабостями своего тела, но я знаю, что это лишь оттого, что дух мой слаб. Многие люди сдаются плоти, не ведая силы своей души, или не имея её. Но те, кто знает об этой силе и умеет владеть ею, возвышаются над ней и управляют своим телом во благо, — он на мгновение задумался. — Не знаю, правда… Я говорю о человеческой плоти, но коли это плоть дьявольская… Однако же, думается мне, что поскольку у демонов души не бывает, то и плоть их не умеет противится душевным порывам человека. А значит, возобладать над природой своего тела ты можешь, потому что ты человек, и я чувствую, что человек ты необыкновенный. Пусть в тебе распознали Тёмное Существо, но в душе твоей Свет. Я вижу его. Может, я безумен…

— Ты не безумен, — устало возразил демон.

— Да, ты говорил, и ты прав. Возможно, я психопат, но это дела не меняет. Я ясновидец, и с этим ты поспорить не можешь. И я вижу тот свет, что светит в твоей душе. И знаю, что свет этот редкостный, и тёплый, и ласковый, как прибой у подножья беломраморного храма в Аддисе, стоящего заброшенным на берегу моря. И никакая тьма не может погасить этот свет, потому что душа твоя тянется к ней, той женщине. Я вижу боль твою, как свою. И вижу тоску твою. И любовь вижу к женщине, каких не бывает на тверди и в небесах. Вижу волосы её цвета колосьев, и глаза её тревожные и блестящие, как омытый тем самым прибоем прибрежный гранит, и лицо её… — он замер, вглядываясь во что-то, и рука его соскользнула с плеч поникшего демона. — О, Боги… так это….