Двое в темноте
Шрифт:
– Любовалась? – Ехидно уточнил парень, щеки, начавшие гореть быстрее моего ответа, сдали меня с потрохами, потому моё жалобное «нет» выглядело, как громогласное «да». Блин… спалилась… - Да ладно тебе, любуйся, я не против. Только не знаю, на что там смотреть? Я в спортзале сто лет не был, один жир везде и ещё весь в шрамах…
Мэтт снова вернулся к нарезанию помидора, искусно владея ножом, совсем как в кулинарных шоу.
– Да, я об этом как раз и думала…
– О шрамах?
– Да, только не о телесных, а о душевных... – Я поёрзала на стуле, поджимая одну ногу под себя. – Я думала так: душа человека тоже в своём роде карта, карта всей прожитой жизни человека. Она содержит все войны, все битвы, раны, осколки, трещины
– Но часто все эти раны кровоточат и не могут зажить, потому что человек постоянно напоминает себе о том, как он несчастен и сколько бед принёс ему этот мир, тем самым бередя свои раны. А это очень плохо, потому что… потому что только когда все раны будут зашиты и залечены и когда шрамы станут просто воспоминанием, человек сможет стать целостной личностью и жить самодостаточно, не пытаясь сделать из людей вокруг врачей, которые будут его лечить.
– А ведь правда… Мы вот с тобой тоже нашли друг друга как лекарство.
– Нет-нет, тут уже скорая помощь, - усмехнулась я, - я, скорее, имела в виду, когда у человека есть какие-то обиды, то он думает, что человек, который становится его партнёром, должен быть бережен с ним и своей любовью залечить его душеные раны. Но ведь их так много… - Я говорила, скользя по его коже глазами, представляя, как я встаю, подхожу к нему, замирая позади, поднимаю руки и кладу ему на плечи. Его кожа наверняка такая горячая, почти обжигающая… прижимаюсь, проводя руками вниз до пояса, а потом, обнимаю его, прижимаясь всем телом к нему. Я закрыла глаза, медленно выдыхая. Нет. Нельзя. – Вот представь, сколько ран у человека на душе? Его бросали, он бросал, обиды, оскорбления, колкие словечки и взгляды – их сотни, а у кого-то может и тысячи. Многие затянулись, но болят, некоторые кровоточат, некоторые нагноились и нестерпимо зудят, и всё это доставляет человеку дискомфорт. И вот… вдруг, в его жизни встречается действительно хороший человек, и он от всей души желает обнять его. Он подходит и сжимает его в своих тёплых любящих объятиях, но вместо радости человек чувствует нестерпимую боль… потому что, даже зная обо всех этих ранах, он не сможет не задевать хотя бы одну. – Я замолкла, подбирая слова для итога всего этого опуса.
– Так и в отношениях, я думаю… Поскольку нет в этом мире людей, у которых залечены все раны, то любимый человек будет постоянно задевать их, причиняя боль. Мы можем лишь облегчить себе жизнь, залечив большую часть их и став более целостным человеком, который не прибегает к помощи других в восстановлении душевного здоровья.
Голая спина Мэтта вздрогнула.
– Это всё конечно хорошо и здорово, но… Я бы не хотел, чтобы та, кто будет со мной лечила меня от моих ран, однако я пока сам не могу справится с ними. И что же мне теперь? Век коротать в одиночестве? – Помидоры с каким-то особым ожесточением были отправлены на сковороду.
– Не знаю… думаешь, она будет сама без греха за душой? Мне кажется, если это на добровольных началах, при усилиях с двух сторон, можно сдвинуть ситуацию с мёртвой точки. Кто, как не любимый, поддержит, приголубит, утешит? А там и рана сама затянется.
– Возможно, ты права… кстати… я тогда спросил почему, на твои слова о том, что тебе неловко видеть меня у плиты.
Точно… вот голова дырявая.
– А… Да… мой отец никогда не подходил к плите и считал, что в доме, где есть две женщины, он не должен даже знать, как она включается и как готовится даже простейшее блюдо. Нельзя сказать, что это повлияло на меня, я до сих готовлю из рук вон плохо… совсем плохо.
– Хоть как-то, не Доширак же ты каждый день ела.
– Ну почти… иногда совсем ничего. Просто это было так… мелочно, что ли. Думать о еде, о готовке, когда…
– Когда его нет со мной.
–
– Я тоже забил на себя, на здоровье, питание, все казалось таким неважным. И даже немного сейчас злюсь на тебя, потому что я знаю, что это плохо, но если на себя мне как-то ровно, то ты…
Мэтт замолчал, его голос был спокойным и уверенным, словно говорил такие банальные вещи, а я… Сердце пропустило удар, зачастив. Я сжала губы, не давая им разъехаться в самую дурацкую улыбку в мире. Серьёзное лицо… мне срочно нужно серьёзное лицо… и вообще тема, да, другая тема. Черт... ну а вдруг? Вдруг я ему нравлюсь?
Испугавшись этой мысли и запихав её поглубже, я ответила Мэтту:
– Это не плохо... просто как-то не до того было. Ну не поела... ну не поспала. Как ты и говоришь - ровно. Когда я жила с родителями, у меня был аппетит, желания в еде, а потом… после смерти Тома… я переехала сюда, одна, так получилось, и как-то всё завертелось, всё некогда. Я похудела на пару размеров… без усилий, тренировок и диет. Хаха… – Смех получился невесёлым.
– Обострились всякие проблемы с желудком. Каждый раз думала, ну вот сегодня исправлюсь, и снова нет.
– Понимаю, - он обернулся ко мне, встречаясь со мной темными жемчужинами глаз, - я правда понимаю тебя… и, если честно, мне так жаль, что ты тоже через это прошла. Врагу не пожелаешь…
– Знаю… но это уже случилось.
– Да, - Мэтт послал мне тёплую улыбку, я машинально улыбнулась ему. Он такой милый… - Когда-то давно, наверное, в другой жизни, я был хорошим парнем, не таким, как сейчас. Ну не то что бы прям нормальным… с отцом отношения у нас всегда не ладились, вот как мама умерла, так всё и посыпалось. Я был бунтарём, слушал рок и считал, что это верх бунтарства: носить длинные волосы, всякие шипы и чёрную одежду, а ещё перечить отцу. – Эти слова Мэтт сопровождал активной мимикой и иногда задумчиво взмахивал лопаткой, тем временем по кухне разливался божественный аромат. Этот парень похоже ещё и в специях разбирается… я, кроме соли и перца, ничего больше и не знаю. А нет, ещё корицу знаю.
– Конечно, тату себе сделал и пирсинг и как раз в одном из тату-салонов познакомился с Мариной. Мы оба сидели в очереди и разговорились, потом стали общаться, переписываться. У неё тогда была тяжёлая семейная ситуация: родители на грани развода, ссоры, крики, а брат … ты помнишь Криса, да? Ударился в наркотики. Он был наркоманом. Он в завязке сейчас, но вне зависимости от того, был ли ты сто лет наркоманом или всего один раз – это тяжело. Она вытаскивала его, когда мы познакомились… Крис был постоянно в депрессии, пил, у него были суицидальные мысли… да…
Я поёжилась. Да уж… Марина просто сокровище. Как жаль, что я никогда не смогу с ней пообщаться, с каждым его рассказом о ней мне этого хочется всё больше и больше.
– Почему всё было так? У него были какие-то проблемы?
– Не знаю… знаю только, что что-то его сломало в колледже. А что именно без понятия, я видел только результат и туда не лез, чего в ране у человека копаться? В общем, Крис был почти суицидником, только не как те, кто режет себе вены и прочее, а как те, что медленно губят свою жизнь или занимаются чем-то опасным, буквально ходят по краю смерти.
В голове мелькнула мысль, и я поспешила её высказать:
– Получается, когда ты пил, курил и буянил, ты тоже в какой-то мере суицидом занимался? Ты же убивал себя этим?
– Да, ты права… - Лопатка замерла, медленно поковыряла середину сковородки. Внутри скрутился ком и набежала слюна, - никогда так не думал. Хотя осознавал, что мне хотелось бы оказаться рядом с Мариной, даже если это означало бы, что я умру.
Бр… ну и мысли… хотя, наверное, не явно, а подсознательно я тоже так думала: умереть и быть с ним там, а не мучится тут жизнью.