Двоеверие
Шрифт:
На пассажирском сидении внедорожника Женя вспомнила, как поздней осенью в Монастыре готовились к холодам. Люди укладывали запасы дров в просторных сенях, подвалы заполняли едой, щели затыкали, замазывали, пол и двери утепляли коврами и войлоком. Соседи прощались друг с другом до будущей весны – кто знает, доведётся ли свидеться снова? – и накрепко запирали избы.
В самые лютые морозы, «полсотники» и «шестерцы», выйти на улицу уже страшно. Ночи Мора обрушивались на людей, как чума. В самую страшную стужу печи раскаливались до красного жара и люди молились, дай Бог родное тепло устоит. Иногда случалось
По весне соседи вскроют топорами крепкие двери, войдут и мрачно остановятся на пороге. Никто не отведёт глаз от кровати, где в груде тряпья жмутся к матери насмерть замёрзшие ребятишки, никто не проронит слёз над телом отца, разломавшего собственный пол на доски. К такой смерти слишком привыкли. Каждому может не хватить дров или пищи, если Зима выдастся чересчур морозной или слишком затянется.
Но случалось, что, вскрывая тепло, соседи видели совсем другое. Не найдя добрых слов в семье, родные убивали друг друга, или сходили с ума и накладывали на себя руки. Пять с лишним месяцев за запертыми дверями иногда творилось такое, о чём в глаза не расскажешь.
В тепле Зимой всё стерпится, или смерть. Только вера спасает.
– Так что это за Серые такие, о которых ты на Вороньей Горе рассказывала? – спросил Данила. Машина тряслась по разбитой дороге, вздымая за собой волны грязи. Броненосец спешил в Монастырь, самая трудная часть пути позади, но из-за задержки на Вороньей Горе каравану пришлось поторапливаться. Машина едва пробиралась по весенней распутице, иначе и конный отряд за ней не поспевал, да и старый мотор на высоких оборотах мог в любое время заглохнуть.
– Неужто ты никогда не слыхал, Данила, о Серой Орде? – удивилась Женя, полушутя.
Данила пожал плечами. Он, конечно, слышал байки о «Финистах», но сегодня сам видел двигатель одного из «трёхглавых драконов», о которых детям в Монастыре старики сказки рассказывали.
– Сорок Зим назад Серая Орда шла по перевалу через горы Пояса, – сказала Женя. – С западной стороны возле самого подножия скрыты убежища.
– Это те древние бункеры, которые нынче разграбили подчистую? – переспросил сотник.
– Да, сегодня многие бункеры вскрыты, но в те дни они стояли нетронутыми. Вот и пытались ордынцы убежища захватить и в них переждать Второй Мор, но Путь Орде преградили язычники из шести городов Поднебесья. Монастырь в те времена сражаться не собирался, да и не смог бы: мы были только маленькой слабой общиной.
– Получается, если бы язычники ордынцам по шее не надавали, Серые и до нашего бы дома дошли?
– Ты сильно не радуйся, – предостерегла Женя. – Поднебесье всегда сражается за себя. Их города стоят дальше к западу, но многобожцы уверились, что орда идёт к ним.
– Всё едино, слава Богу, Серых на перевале разбили. Это же какая была моща! Говорят, одних только людей там собралось десять тысяч, да ещё бронетехника!
– Не разбили их. Небесная Дружина то сражение Орде проиграла, – вдруг ответила Женя.
Данила с удивлением уставился на неё. О битве Серой Орды с дружинниками Поднебесья рассказывали повсюду одно и тоже, что многобожцы одержали победу.
– В разгар
Женя взвесила шлем в руках. От пластыря с именем лётчика остался лишь маленький обрывок с размытыми буквами.
– Не все забыли, раз ты помнишь, – подбодрил её сотник. – Только зачем тебе эта штука сдалась? Гляди, она испорчена вся, ничего ты из неё не узнаешь.
– Может быть не узнаю. Только есть у меня одна мысль… – на этих словах Женя остановилась. Даже Даниле не всё полагалось знать, пусть он и охранял её три с лишним года. От семейных тайн Жене самой стало тошно, но Данила ничего не заметил.
– Ох и забита у тебя голова ерундой! Это всё оттого, что воспитывали тебя не так, как положено. В твои годы девке надо думать лишь о...
– Замужестве, – закончила за него Женя.
– Правильно! – Данила глянул в зеркало заднего видна на конное охранение. – Эвона сколько у нас славных ребят и половина ещё не женатых! Я за каждого поручиться готов. В ратниках сызмальства парни воспитываются по уставу. Любой бы тебя в жёны взял, и была бы ты счастлива!
– Это Дашутка всё сватов дожидается, – улыбнулась Женя, но как вспомнила о сестре, так сразу и погрустнела. С Дарьей она долго не виделась, и вот опять задержалась в пути, а скиталец на стоянке кочевников советовал ей больше заботится о младшей сестре. Только вот времени ни на что не хватало: весенние караваны, разъезды, торговля, сборы припасов, везде нужен порядок, учёт, что и скреплял общины вокруг Монастыря.
– Мне много дел от отца в наследство достанется. Если окажусь за мужем и муж надо мной будет, как крест над церковью, и запретит мне об общинах заботиться, то придётся смириться. Муж спасается во жене, а жена в муже, но какого я мужчину спасу, если дом не устрою, если не позабочусь о нём и буду плохой женой? Так что отыщут твои ребята себе жён получше и народят детей Богу на радость. Дети Краю сейчас очень нужны, после Обледенения нас осталась так мало, может быть сто, может двести тысяч – из нескольких-то миллионов. А после Второго Мора…
– Тысячи… – бросил сотник, – тысячи-то остались, а ты одна! До сих пор одна. И жизнь у тебя тоже одна, так на что же ты её променяешь? На ржавую ветхость, на мотание из одного медвежьего угла в другой, на сказки чужие? Якшаешься со всякими рваньём, уткнёшься носом в книжки свои дурацкие, пишешь-пишешь-пишешь, вместо того, чтобы счастье искать, как все люди!
Женя умолкла, невольно постукивая ногтями по шлему. Взгляд её опустился, лицо залилось румянцем. Одна… совершенно одна, даже сердцу тоскливо стало.