Двоеверие
Шрифт:
– У нас в разъездах четыре конвоя. Какой ты охранял? Ты не из Данилиной сотни?
– Дарья! – одёрнул её Серафим. Она вздрогнула и поспешно подставила мисочку для окровавленной пули, та со звоном упала на дно. Серафим отложил пинцет и выпрямился над процедурным столом с приподнятыми руками.
– Возьми у меня в левом кармане ключ от амбулатории, из шкафчика принеси водки. Только проверь, чтобы крышка была плотно закрыта, от выдохшейся толку не будет. Пусть выпьет – легче заснёт.
Дарья ловко выудила ключ из кармана хирурга, но, перед тем, как уйти, ещё раз оглянулась на растерзанную спину больного.
– Иди же! – шикнул на неё Серафим.
Дашутка
Немногие трудницы хотели нести послушание в лазарете. Легче помогать в трапезной или в саду, или рукодельничать в мастерских, даже работать на скотном дворе и то спокойнее без переживаний и бессонных ночей. Но Дашутка выбрала для себя именно это, пропахшее кровью и лекарствами, место. Родным она говорила, что хочет отплатить Господу за своё исцеление, но истинную причину не называла.
Под сводами лазарета всегда витал страх. Подобно незримой дымке он сгущался на приёмном покое, клубился в отделении для тяжелобольных, проникал в операционную, душил палаты умирающих, искристой завесой висел в отделении для детей. Но сильнее всего страх сгустился на леднике, где лежали тела самоубийц и убитых наглой смертью в дороге, куда бывало приходили на опознание. Вот где Дарью ждало величайшее из удовольствий.
Она с трудом переносила вид увечий и крови, но сложнее для неё оказалось скрывать удовольствие от чужих страхов. Она молилась со страждущими за выздоровление, успокаивала детей перед процедурами, уговаривала родственников не горевать по безнадёжно больным, но тотчас же лелеяла в себе колкое и игристое ощущение страха и мысленно умоляла: «Плачьте, бойтесь, грустите!»
Со временем старательность Дарьи заметили. Её не интересовали впавшие в беспамятство люди, но при виде страдающих, она стремилась помочь и чутко выслушивала все жалобы, порой находила верные слова утешения, но затем спешила уйти, и никто не осуждал её, ведь после откровений больных любому нужно собраться с мыслями. На самом деле в ту пору чужой страх захлёстывал её с головой, да так, что становилось трудно дышать. Тогда Дарья пряталась ото всех, и утешала себя, хотя в полутьме её могла подкарауливать жуткая тварь. Волк со слипшейся от гноя шкурой появлялся из темноты и пялился на Дашутку глубоко ввалившимися в плешивый череп глазами. Его видела только она, хотя сама до сих пор не верила в его существование. Чудовище исчезало, стоило ей крепко зажмуриться, помолиться или хорошенько внушить себе, что его попросту нет.
Дарья вошла в маленькую амбулаторную с единственным зарешёченным оконцем, опустила засов и упёрлась лбом в прохладную дверь. Она глубоко дышала и успокаивала растущую под животом истому. Чистейший страх, пережитый ратником, довёл её почти до исступления. Не важно, какие напали на караван волки, не важно, почему взрослый крепкий мужчина так перепугался. Важно лишь то, что с ней
Дарья очнулась, ратник мог охранять караван, в котором ехала Женя! Нужно как следует расспросить его. Но сначала она крепко стиснула зубы и заскребла ногтями по двери. Излеченная болезнь оставила в ней нечто постыдное, непотребное, ненасытное. Душа взбунтовалась против устоев, которым её с детства учила Тамара. Даже в храме, в молитвах и чтении Святого Писания она не находила причины своей изуверской потребности в чужом страхе.
Страсть понемногу утихла. Дарья отошла от двери к металлическому шкафу, где хранились запасы ценных лекарств и алкоголь, открыла его ключом и, не особо разбираясь, долго искала водку. Но вдруг её рука замерла над запечатанной сургучом бутылкой.
Церковного вина в Обители почти не осталось. Кто-то разграбил весь погреб, пока Монастырь пустовал. Осталось лишь несколько редких бутылок. Глаза Дарьи так и вцепились в тёмно-зелёную гладь стекла, она сразу же вспомнила об Илье и про слишком наглую улыбку Фотинии, решительно вытащила бутылку и спрятала её во внутреннем кармане пальто, висевшего тут же, в амбулатории.
Назад она спешила с бутылкой водки в руках, но возле операционной услышала знакомые голоса и сбавила шаг и подкралась к двери.
– Сколько их было? Чем вооружены? Где напали? – низким голосом спрашивал её отец.
– Самой Нави было немного, – тяжело хрипел ратник. – На бездорожье, километров сорок отсюда… маль… мальчишки, Зим по двадцать. Винтовки при них, автоматы... все в рунах, как у язычников. Но страшней всего – волки. Они наш караван растерзали.
– Что, от одной стаи не сумели отбиться? – с досадой сказал её дядя. Только высокие чины могли входить в операционную без приглашения, а отец и дядя Егор, как видно, зашли туда самовольно.
– С десяток огромных волков! Никак не отбиться, – просипел ратник. – Клыками с сёдел срывают, чёрная шкура у них… Навь не трогают, одних людей рвут… Навь вместе с ними была! Это их волки... Навьего Пастыря!
Повисла мрачная тишина. Отец и Егор начали перешёптываться, но так тихо, что Дарья ничего не расслышала.
– Что с Женькой? – спросил вдруг отец, и руки у Дарьи ослабли, да так, что едва бутылка не выскользнула. Ей так захотелось ворваться в операционную и закричать, но при ней дядя с отцом даже половины правды не скажут.
– Не знаю, – хрипло выдохнул ратник. – Машина заглохла, она с Данилой на дороге осталась… Навь до них доберётся.
Послышался стук отцовских шагов, но возле порога его задержал Егор и они горячо зашептались. Теперь Дарья слышала каждое слово.
– Сергей, подожди!
– Нечего ждать. Караван разбит, из всей охраны всего один уцелел, Женька к Нави в руки попалась. Подземники после набега живых не оставляют.
– Если только пленниц под землю с собой не берут, – напомнил Егор, отчего отец сдавленно зарычал. Дарья не могла унять дрожь, сейчас он был в таком бешенстве, в каком она его прежде не видела.
– Вот что бывает, когда волчьи стаи поднимаются к людям! – угрожающе зашипел он. – Договор на крови больше им не преграда. Навий род черту перешёл первыми!
– Они напали за стенами общины, – настаивал Егор. – Помнишь прошлое лето, когда на село рыбацкое был набег? У меня подорвали машину, нескольких оседлых убили, сами с Данилой еле живыми ушли. Не в первый раз Навь за стенами лютует, но не в Монастыре! Не руби с горяча, Сергей, может быть виновато не соседнее племя. Мало ли кто шляется по дорогам, весной Шатунов на каждом углу…