Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель

Осин Владимир М.

— Как, от Вас все скрыли? Так и должно было случиться с вашими новыми союзниками, прусаками. — И он холодно оставил комнату.

Марохети пришел в себя. Неужто действительно с ним сыграли такую игру? Что от него скрывают? И желая все это разъяснить, он решил лично отправиться к генералу Вер деру. Немецкий посол принял весьма радушно своего итальянского коллегу. Марохети, будучи из рода Макиавелли, не коснулся прямо вопроса, а хотел дипломатическим образом вызвать Вердера на откровенность. Он подошел к письменному столу, на котором стоял портрет Александра III, и сказал:

— Какой великолепный портрет императора, какое симпатичное лицо. Давно ли Вы его видели в последний раз?

Прямодушный Вердер стал припоминать, желая быть точным:

— Кажется, месяцев пять тому назад, но погодите, я справлюсь по моему календарю, где я все записываю. Вот здесь помечено: как раз пять месяцев и четыре дня!

— И это действительно было

в последний раз, что Вы его видели? — спросил Марохети, испытующе на него глядя. Вердер задумался. Марохети ликовал — вот наконец он все узнает.

— Не совсем, — произнес, колеблясь, Вердер. — Я.

— Ах, так! — воскликнул Марохети.

— Да, Вы правы, я его еще раз после этого видал, но только издали на улице, когда он проезжал с вокзала в Зимний дворец, это я забыл занести в мой календарь.

Наконец был брошен луч света на эту темную историю; маркизе де Монтебелло не составляло особенного затруднения открыть некоторые источники и при посредстве их узнать, что генерала Вердера в тот вечер в Гатчине вовсе и не было! Достойны сожаления во всей этой истории лишь жертвы биржи, потерпевшие большие убытки.

Две встречи в Карлсбаде

Весной 1901 г. меня тяжело заболевшую послали в Карлсбад. Мой врач, профессор Тирнауер, директор Зандеровского института, как раз вернулся туда из Венгрии, куда он был приглашен графом Зичи к умирающему Милану Сербскому.

Профессор рассказал мне следующее о последних минутах человека, которого я когда-то знала и конец которого, несмотря на все содеянные им грехи и ошибки, вызывает некоторое сочувствие. Единственное искреннее чувство любви Милан питал к своему сыну королю Александру, с которым он поссорился из-за брака последнего с Драгой, каковой он считал несчастьем для своего сына; несмотря на суровость и полные упреков письма, которые он посылал Александру, он все-таки верил в любовь его к себе и был преисполнен лишь одного желания — поскорее его увидеть. Он хотел во что бы то ни стало съездить в Сербию. Граф Зичи, его друг, всеми силами старался его до этого не допустить. «Так же и я, — сказал мне Тирнауер, — и другие врачи при таком серьезном положении больного, при такой сердечной слабости его не допускали мысли о поездке». Милан же не хотел отказаться от своего решения. «Я знаю Сашу, — повторял он, — у него доброе сердце, он меня любит, я знаю, он будет счастлив меня увидать, бросится в мои объятия, и все будет забыто». На следующий день ему стало хуже, но несмотря на это, он хотел встать, одеться и отправиться в путь. И тут граф Зичи, не видя иного способа удержать больного в постели, решил применить жестокое средство для его спасения: показать Милану копию телеграммы, посланной королем Александром начальнику пограничных войск (на границе Сербии и Венгрии), с приказом стрелять в Милана при его малейшей попытке перейти границу. Милан читал и перечитывал эту телеграмму и затем с плачем беспрерывно повторял: «Саша, Саша, как мог ты это сделать?!» Затем он умолк, не отвечал на мои вопросы и, повернувшись лицом к стене, вскоре после этого умер.

В том же году среди других встретила я милого и симпатичного старца, герцога Эрнста фон Саксен-Альтенбург. Я неоднократно бывала у него в гостях в Альтенбурге, куда я сопровождала его кузину великую княгиню супругу Константина (Александру Иосифовну, невестку Александра II и мать королевы Греческой Ольги). Однажды, когда герцог был у меня, рассказал он мне забавное происшествие.

После того как принц Альфред Английский, герцог Эдинбургский, вступил на кобургский престол, он сделал визит герцогу Эрнсту фон Саксен-Альтенбург, который должен был продолжаться три дня, но уже на второй день он сообщил Альтенбургу, что он сейчас же уезжает. «Но почему, ради Бога!» — воскликнул герцог, опечаленный этим решением, послужившим помехой для целого ряда предполагаемых развлечений — званых обедов, театральных зрелищ и т. п.

— Надеюсь, что ты не получил скверных известий?

— Нет, никаких известий я не получал, но хочу тебе откровенно сказать, что комнаты, в которых я живу, такие сырые, что я больше не могу в них оставаться.

Герцог заметил, что принц Альфред очень взволнован. Ввиду того, что дворец хорошо отапливался и принцу Альфреду были предоставлены лучшие комнаты, герцог выразил желание посетить его. Принц подвел его к своей кровати и указал ему на большое пятно на стене. Герцог очень смутился. Немедленно был призван гофмаршал, позвавший в свою очередь архитектора, и оказалось, что новый властитель Кобурга, выпивший после обеда и в своей комнате еще немало бутылок вина, опорожнил некоторые из них о стенку и, будучи еще не вполне отрезвленным, приписал пятна на стене сырости. «После того как я удостоверился в исправном отоплении моего дворца, я не стал более удерживать моего гостя», — сказал мне старый герцог.

За год до своей смерти в 1903 г. герцог послал мне свой большой портрет в красивой раме с

трогательной надписью: «Эрнст, благодарный друг», что было лишь любезностью с его стороны, так как ему не за что было меня благодарить. Он же меня постоянно окружал знаками внимания.

Когда агенты Керенского, три студента-еврея, явились ко мне в сопровождении 20 солдат делать обыск (я тогда уже была арестована и охранялась 33 матросами и столькими же солдатами Волынского полка), они заметили портрет герцога, висевший на стене.

— За что этот немецкий генерал Вам благодарен? — спросил меня один из них, некто X., игравший важную роль у Керенского, о чем я только впоследствии узнала. — Вы, несомненно, предали ему нашу армию?

— Не угодно ли Вам мне объяснить, — сказала я, — как Вы себе это представляете, каким образом, если бы даже я этого хотела, могла бы я предать армию?

— А черт Вас знает! — сказал он. — Но Вы нам немедленно сообщите: какими полками командует этот благодарный Вам генерал и где они теперь находятся. — И говоря это, он держал револьвер у моего виска, а один из солдат направил мне в грудь штык своего ружья.

— Если этот генерал чем-нибудь и командует, — возразила я, — то, вероятно, архангелами или серафимами в небесных сферах, так как он умер уже 13 лет тому назад. Если Вас интересует, то я могу Вам сказать, что он был почетным командиром единственного в его маленькой стране батальона, он был герцогом Альтенбургским.

Моя компаньонка-англичанка, добровольно переносившая свое заточение со мной, подтвердила мои слова, и эти господа наконец перестали угрожать мне револьвером и штыком, но продолжали относиться недоверчиво, так как они не знали о существовании герцога Альтенбургского. Они унесли портрет, произнося с угрозой: «Хорошо, хорошо! Высшая комиссия [45] все это расследует, и Вас очень скоро повесят». Они произнесли это так, как городовой сказал бы в свое время пьянице: «Ладно, ладно! В участке разберут».

45

Имеется в виду Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военного и морского ведомств (ЧСК), учрежденная 4 марта 1917 г. Временным правительством. Ее председателем был назначен Н. К. Муравьев с правами товарища министра юстиции. В первый состав комиссии вошли сенаторы С. В. Иванов и С. В. Завадский. Делегатом от Временного комитета Государственной Думы был Ф. И. Родичев, а делегатом от исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Н. Д. Соколов. Всего комиссия произвела 88 опросов и допросила 59 лиц, готовила «стенографические отчеты», главным редактором которых был поэт А. А. Блок. М. Э. Клейнмихель действительно находилась под следствием, и ее допрашивали в ЧСК.

Прогулка верхом с австрийской императрицей

В 1869 г. былая с супругой великого князя Константина в Гмундене [46] . Великая княгиня поехала туда гостить к своему шурину — королю Ганноверскому. Не любя медицины и предпочитая лечиться у всяких знахарей, она собиралась ехать в Мартабрун в Баварии, маленькую деревушку в горах, где какая-то крестьянка производила чудесные исцеления при помощи трав и заговоров. Кто-то рассказал великой княгине, что австрийская императрица с успехом лечилась у этой знахарки. В одно прекрасное утро великая княгиня призвала меня и, передавая мне письмо, сказала: «Я тебя пошлю в Ишль [47] (она знала меня с детства и обращалась ко мне на «ты»). Я прошу мою кузину императрицу Елисавету принять тебя и дать тебе устный ответ на предложенный мной вопрос — я знаю, как она неохотно пишет». Я была очень обрадована этим поручением, так как оно дало мне возможность посетить мою тетю княгиню Барятинскую, которая ко мне очень хорошо относилась и которую я очень любила. Великая княгиня всегда страшно интересовалась всем, что касалось австрийской императрицы. Может быть, в этом играла роль некоторая зависть, так как императрица славилась красотой. Так, например, великая княгиня часто спрашивала: «Так ли красивы мои волосы, как у императрицы? Не находите ли Вы, что я на нее похожа?»

46

Гмунден — курортный город в Верхней Австрии, при выходе реки Трауна из Траунского озера; в конце XIX в. его население составляло около 2 тыс. жителей.

47

Ишль — курорт в Верхней Австрии, в Зальцкаммергуте, на высоте 468 м над уровнем океана, на реке Трауне с населением 2270 жителей (в конце XIX в.).