Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель

Осин Владимир М.

Политика Монтебелло выражалась в таких мягких формах, что не было у нее противников. Австрийский посол принц Лихтенштейн, немецкий — князь Радолин, испанский — граф Вилла Гонцало, нидерландский — Ван дер Стааль и его жена, все они были очень близки с Монтебелло, и если в тиши кабинетов вырабатывалось таинственное будущее Европы, то мы, большая публика, вовсе об этом не думали, но видели в все возрастающей дружбе между Россией и Францией гарантию всеобщего мира, который позволит нам продолжать тогдашнее наше приятное существование. Поездка императора Николая II в Париж [57] была делом рук Монтебелло, который вскоре после этого вместе со своей супругой покинул Петербург. Их отъезд вызвал всеобщую печаль; на вокзале им были устроены большие овации, и лица всевозможных направлений и воззрений сошлись в чувстве сожаления по поводу этой утраты.

57

Николай II прибыл в Париж 5 октября 1896 г. с палубы яхты «Полярная звезда», пришвартованной в порту Шербура. Далее на специальном поезде императорская семья проследовала в Париж. Тогда по велению царя в Париже был выстроен один из самых красивых мостов, названный в честь его отца. Однако первоочередной целью поездки царя во Францию являлось укрепление русско-французского союза, возникшего еще при Александре III.

Лондон

17–18

лет тому назад встретилась я в Париже с моим кузеном графом Орловым-Давыдовым. Он сообщил мне, что его сын Алексей женится в Лондоне на Фекле фон Стааль, дочери русского посла, и пригласил меня на свадьбу. Очень настаивал на своем приглашении, говоря, что мое присутствие будет ему особенно приятно, так как я единственная его родственница, находящаяся поблизости. Я знала Стаалей давно, очень любила их и с удовольствием приняла приглашение. В определенный день я уехала в Лондон. В день приезда я уже была у Стаалей, в их семейном кругу, в здании русского посольства, а на следующий день произошел обряд венчания, во время которого по неосторожности одного из присутствующих, державшего свечу, загорелась фата на невесте, и мгновение спустя, к нашему ужасу, поднялся перед нами огненный столб. Наступило общее смятение. Фату сорвали и затоптали ногами, невеста была невредима, и прерванный обряд снова продолжался, но этот случай суеверно считали плохим предзнаменованием.

Во время приема после венчания меня узнал принц Уэльский (впоследствии Эдуард VII) и любезно ко мне подошел. Когда мы оба были очень молоды, мы часто с ним встречались, бегали вместе на коньках на пруду в Таврическом дворце, где впоследствии до ее разгона большевиками находилась Государственная Дума [58] . Это место, на котором разыгралось столько революционных событий, было в течение долгого времени местом встречи двора с избранным петербургским обществом. В царствование Александра II и Александра III там происходили прекрасные торжества.

58

Государственная Дума — законодательное учреждение Российской империи. Дореволюционная Государственная Дума была учреждена Манифестом Николая II 6 августа 1905 г. Созывалась 4 раза. Таврический дворец рассматривался как временное место работы Государственной Думы, для которой предполагалось построить специальное здание. Ремонт дворца, начавшийся 10 октября 1905 г., проводился так, чтобы внутренним помещениям можно было легко вернуть прежний вид. В здании сменили все коммуникации, переустроили сквер и отремонтировали мостовую. Вопрос о строительстве отдельного здания для Думы был поднят снова в марте 1913 г., и было принято решение отказаться от сооружения нового здания (что требовало 5–7 лет работы и 20 млн. руб.) и заняться капитальным ремонтом Таврического дворца. Лучшего помещения для размещения Государственной Думы в Петербурге не было. Полная изолированность здания, огромная площадь помещений дворца, давшая возможность в одном месте соединить различные службы, обеспечивавшие работу Думы (почта, телеграф, казначейство, общая канцелярия, редакция стенографов, библиотека, помещения для отделов, буфет, парикмахерская и пр.), и наконец, прекрасный парк, примыкавший к дворцу с трех сторон. Под зал заседаний была отведена третья часть огромного зала Таврического дворца, образовавшая квадрат, ограниченный колоннами. На самом видном месте зала был укреплен портрет Николая II работы И. Репина; прямо под портретом была расположена кафедра председателя Думы, по бокам ее два места для товарищей председателя, и несколько ниже места для секретаря и его товарища. Между последними помещалась ораторская трибуна. Далее справа от председателя находились скамьи министров и ложа для печати, слева — скамьи Государственного совета и вторая ложа журналистов. В проходе, внизу ораторской трибуны — стол шести присяжных стенографов Думы. Зал заседаний дворца был рассчитан всего на 564 места, оборудованных откидными креслами с пюпитрами. Места для депутатов расположены амфитеатром. Зал заседаний был явно мал, публике можно было предоставить всего 47 мест, в двух ложах журналистов всегда не хватало места, особенно в дни открытия Думы. В аванзале было устроено баллотировочное помещение для подсчета голосов по всем важнейшим вопросам.

Впоследствии я встречала Эдуарда VII в Каннах, в особенности в доме графини Торби, супруги великого князя Михаила Михайловича, с которой он был очень дружен. Он пригласил меня на один из ближайших дней к себе в Ньюмаркет на завтрак и поручил меня к нему проводить графу Альберту фон Менсдорфу, тогдашнему австро-венгерскому послу. Я имела честь во время завтрака сидеть между Эдуардом VII и герцогом Йоркским (ныне Георгом V) и быть затем свидетельницей победы его лошади. Впоследствии Эдуард в память этой победы прислал мне брошь с бриллиантовым изображением его лошади, The Diamond Jubilee; брошь эту мне доставил герцог Аберкорн, присланный в Петербург с сообщением о восшествии на престол Эдуарда VII. Этот подарок сопровождало очень любезное письмо.

Благодаря любезности сэра Франка Ласцелла, принадлежавшего к моим друзьям, я была принята его сестрами — леди Эдвард Кавендиш, матерью теперешнего герцога Девонширского, и госпожой Темпль в одном из красивейших в Лондоне Ламбертском дворце. За этим обедом присутствовало много духовенства, и несколько лет спустя я имела удовольствие принимать у себя симпатичного Реверенда Андревса, с которым я тогда обедала, и быть его чичероне [59] во время его пребывания в Петербурге. Между прочим, я его повела в Народный дом [60] , и я, так много видевшая в Лондоне, была тронута тем впечатлением, которое вызвал в нем Народный дом, состоявший из нескольких строений, в которых рабочие, крестьяне и солдаты могли найти за несколько копеек пищу и приют. Дом был окружен прекрасным садом. Огромный театр, в котором ставились феерии, драмы и оперы, был прекрасно обставлен. Ежедневно в Народном доме готовилось минимум 15 000 обедов. Кухни были огромные, отделенные от остальных комнат стеклянной стеной, так что каждый мог убедиться в чистоте приготовления блюд. Повара были все в чистых, белых одеждах. Женщины в кокошниках были прислужницами. Реверенд Андревс хотел описать в английских газетах это удивительно гуманное демократическое учреждение. Ах, и это все сметено революцией! И туда, где далее Шаляпин считал для себя за честь выступать в благотворительных концертах, где на подмостках появлялись наши великие артисты, большевики сумели внести нищету и голод.

59

Проводник иностранцев при осмотре местных достопримечательностей, памятников и т. п. Название произошло от имени Цицерона (намек на говорливость).

60

В конце XIX в. для борьбы с усиливавшимся в России революционным движением царское правительство использовало не только репрессии. Стремясь отвлечь трудящихся от острых социальных проблем, оно создавало учреждения для организации дешевых зрелищ. В Петербурге для этого было построено специальное здание в Александровском

парке, которое при открытии 21 декабря 1900 г. получило официальное название «Народный дом имени императора Николая II Петербургского городского попечительства о народной трезвости». При строительстве Народного дома были применены некоторые технические новинки. Одной из них явилось применение пробки как строительного материала. Для облегчения корпуса верхняя часть стен была сложена из кирпича, приготовленного из пробковой массы — феллолита. Были созданы совершенная противопожарная система и усиленная вентиляция, которая обеспечивала нормальные условия для одновременного пребывания в помещении свыше пяти тысяч человек. Здание Народного дома делилось на три части: в центральной, которую венчал стеклянный купол, размещались большое фойе и вестибюль; левую часть здания занимал драматический театр на 1250 мест; правая часть использовалась как помещение для народных гуляний. Здесь же размещалась эстрада. В 1910–1911 гг. к правому крылу Народного дома со стороны Железного зала по проекту архитектора Г. И. Люцедарского был пристроен Большой оперный зал, состоявший из партера, амфитеатра и трех ярусов. Общее количество мест в нем было 2767. Архитектурный комплекс сочетал четкость и строгость рационального решения с монументальной представительностью общественного здания. Народный дом пользовался большой популярностью среди простого люда Петербурга. Он быстро стал местом массовых развлечений трудового народа. Сюда ехали отдохнуть со всех районов города. Нередко в воскресные дни Народный дом посещало до 20 тыс. человек. При входе в него стояли турникеты. Чтобы войти, нужно было в кассу турникета опустить 10 копеек. За эту цену разрешалось пользоваться всеми аттракционами и увеселительными мероприятиями. В Железном зале кроме аттракционов находилась эстрада, на которой выступали фокусники, жонглеры, оркестры, хоры, исполнялись короткие феерии и мелодрамы. В саду были качели, карусели, комнаты кривых зеркал. Впоследствии в саду выстроили американские горки, за катание на которых плата взималась дополнительно. По воскресеньям в Народный дом нередко приходили целыми семьями. Работали буфеты и столовая. Для посещения театра полагалось купить отдельный билет. Цены здесь были дешевле, чем в императорских и частных театрах. Изредка здесь устраивались художественные выставки, но они не пользовались успехом. В оперной труппе Народного дома состав менялся часто. Артисты предпочитали другие театры, с более высокими ставками. В качестве гастролеров для исполнения ответственных партий сюда часто приглашали лучших мастеров того времени. Здесь пели Шаляпин, Нежданова, Собинов, известный московский тенор Дмитрий Смирнов и др. В годы Великой Отечественной войны Народный дом получил серьезные разрушения, пострадал и его Железный зал. Практически при его восстановлении остались только крыша и стены. В 1959 г. во вновь созданных интерьерах открылся планетарий.

Вспомнив одно маленькое происшествие, я должна снова коснуться Народного дома. Однажды, когда я привела туда французского посла Георга Луи, он был восхищен и выразил желание познакомиться с управляющим художественной частью. Это был Фигнер, один из величайших русских оперных певцов, бывший морской офицер. Убежденный монархист — он был братом революционерки Веры Фигнер, участвовавшей во многих покушениях на жизнь Александра II как член террористической партии. Она была сослана на пожизненное поселение. Я представила Фигнера послу. Посол его спросил, где он берет своих певцов. Фигнер говорил бегло по-французски, но выговор был у него плохой. Он хотел сказать: «Ils viennent tous de province» (они все из провинции).

— Как, Вы нашли их всех в Провансе? — спросил удивленно Георг Луи. «Да, Ваше сиятельство, я сам туда за ними ездил». Посланник выразил желание познакомиться с артистами, думая, что он встретится с соотечественниками. Но оказалось, что они никогда не были французами из Прованса и даже не умели говорить по-французски. Посла очень развеселило это недоразумение.

Основателем Народного дома был принц Ольденбургский, основавший также Институт экспериментальной медицины [61] . Благотворительность была традицией в семье Ольденбургских. Отец его, Петр, раздал большую часть своего огромного состояния на разные благотворительные учреждения и, между прочим, основал училище правоведения.

61

Императорский Институт экспериментальной медицины был открыт 8 (20) октября 1890 г. в Санкт-Петербурге и стал первым в России научно-исследовательским медико-биологическим центром. К лету 1891 г. специалисты института организовали отделы: физиологии (И. П. Павлов), химии (М. В. Ненцкий), бактериологии (С. Н. Виноградский), патологической анатомии (Н. В. Усков), сифилидологии (Э. Ф. Шперк) и эпизоотологии (К. Я. Гельман). В состав института вошла петербургская пастеровская станция (В. А. Краюшкин). В 1904 г. за классические работы в стенах института по физиологии пищеварения И. П. Павлов получил Нобелевскую премию, в 1913 г. он стал почетным директором института.

Старая герцогиня Девоншир часто приглашала меня к себе и посещала со мной политические собрания. Благодаря ей я принимала участие в одном большом колониальном банкете у герцога Девонширского и имела счастье слушать многих знаменитых английских ораторов, также и принца Уэльского, бывшего прирожденным оратором. Он мне сказал, что он свою первую речь произнес, будучи 12 лет от роду, во время распределения наград в военном училище. «Императрица запретила кому бы то ни было мне помогать, — сказал принц. — Я должен был самостоятельно составить мою речь. Целую ночь я провел без сна и чувствовал себя очень несчастливым. Когда первые приступы страха были побеждены, мое смущение исчезло навсегда, и с тех пор я всегда легко говорю. Главное — знать ясно то, что хочешь сказать, а это не со всеми бывает», — прибавил он, улыбаясь.

Филипп Станхоп, ныне лорд Вердал, и супруга его, урожденная графиня Канкрина, принимали меня тоже очень любезно, то в Лондоне в их прекрасном доме на Карлтон Гарденс, то в имении в их еще недостроенном дворце.

В одно из последних моих пребываний в Лондоне, когда граф Бенкендорф был там послом, провела я десять дней у великой княгини, супруги великого князя Константина, и у графини Торби в красивом поместье вблизи Ньюкастля. Я с благодарностью вспоминаю о ее радушном приеме. Я не намерена описывать Лондон и лондонское общество, так как я слишком мало с ним знакома. Я расскажу лишь об одном военном параде, который наблюдала из окна дома сэра Артура Никольсона, статс-секретаря Министерства иностранных дел. Этот смотр войск был великолепным зрелищем и, несмотря на то, что я была избалована картиной наших петербургских, а также и берлинских парадов, я была в восторге.

Несмотря на то что я мало пробыла в Англии, я успела заметить, какое впечатление на приезжих должны производить мощь и богатство этой страны. Мне стала понятной англомания, которую так часто порицают и которая у иностранцев походит на снобизм. Но все-таки трудно не податься влиянию англичан, их мощи, их старой своеобразной культуре. Когда я слышала, как они поют: «Боже Царицу храни» [62] , мне хотелось запеть с ними «Боже, благослови Принца Уэльского!» за то, что он оказал мне столько внимания.

62

Имеется в виду национальный гимн Великобритании «Боже, храни королеву» («God save the Queen»).