Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель
Шрифт:
Я часто встречала Государыню у великого князя Константина в его прекрасном дворце в Павловске, в те вечера, когда его дети устраивали концерты и живые картины. Она сидела, держа все время на своих коленях наследника, молчаливая, грустная, совершенно равнодушная к происходящему вокруг нее. Время от времени она ласкала своего сына, сдерживая его подвижность. Затем вдруг вставала, говоря Государю: «Ники, теперь время уходить». Государь старался ее удержать, но обыкновенно это кончалось тем, что он следовал за ней. Доказательством тому, как мало Государыня понимала психологию людей, может служить то, что она добровольно отказалась от права раздавать молодым девушкам царский шифр, предоставив это своей теще, вдовствующей императрице. Шифр для фрейлин считался большим отличием, дающим чин, равный чину супруги генерал-майора.
Не любившая общества, часто болевшая, императрица после волнений, перенесенных ею во время первой революции, прекратила совершенно давать балы. Вследствие этого многие совершенно утратили интерес ко Двору, так как не могли более давать
Царицу порицали повсюду, в особенности там, где ее не видели. Ее отношение к Распутину, которое, по моему мнению, носило совершенно невинный характер и было лишь последствием страха за состояние здоровья наследника, ей ставили в укор и раздули в нечто подобное истории с колье Марии-Антуанетты [88] . Антипатия и даже ненависть к Государыне росли. Распространялись слухи, что через этого фаворита-мужика можно при дворе всего достигнуть. Ходили по рукам безграмотные записки Распутина, в которых он просил то за одного, то за другого. Все были возмущены, но никому не приходило в голову, что протекция Распутина имела лишь потому успех, что те, к кому с ней обращались, желая угодить высшим сферам, малодушно исполняли его просьбы. Я знаю, в этом смысле два исключения: Александр Григорьевич Булыгин и граф Фредерикс не приняли посланных к ним с рекомендацией Распутина и оставили его просьбу без внимания. Ни Государь, ни Государыня не выразили этим двум государственным деятелям своего неудовольствия, а напротив, остались к ним всегда благосклонными. Списки с циничных писем, которые будто бы царица писала Распутину, ходили по рукам в салонах, а также и в низших слоях общества. Эти письма были вымышленными, но когда это стало известным, они уже сделали свое дело и цель была достигнута. Немецкое происхождение императрицы также служило причиной для недружелюбного к ней отношения, хотя она, подобно погибшей от руки убийц на Урале сестры ее Елизаветы, получила совершенно английское воспитание. Она гордилась тем, что она внучка королевы Виктории, и говорила постоянно с мужем и детьми по-английски.
88
Тайна, которая окутывает историю знаменитого колье Марии-Антуанетты, всегда манила охотников за драгоценностями. Всем, кто осмеливался прикоснуться к ней, она приносила лишь страдания и беды, но так и осталась неразгаданной. История «дела о колье Марии-Антуанетты», в которое были втянуты многие известные представители власти, духовенства, а также различные авантюристы, началась в августе 1785 г. Центральным действующим лицом в «деле об ожерелье Марии-Антуанетты» являлась некая Жанна, именовавшая себя графиней Валуа де Ла Мотт. Она представляла себя как родственницу королевской семьи и подругу королевы. Сойдясь близко с кардиналом де Роганом, предложила ему приобрести для королевы уникальное ожерелье, изготовленное ювелирами Бомером и Боссанжем. Кардинал через Жанну выплатил ювелирам нужную сумму. Через нее же «передается» и колье, которое было присвоено мошенниками, отправлено в Лондон и продано по частям. В эту историю были замешаны еще множество лиц, включая небезызвестного авантюриста Калиостро. Дело о колье было передано на рассмотрение парижского парламента. Суд полностью оправдал кардинала и мягко отнесся к другим сообщникам. Вся вина была возложена на Жанну. Оправдание участников дела означало приговор легкомысленному поведению Марии-Антуанетты. Через несколько недель после приговора Жанна бежала из тюрьмы (что было возможно лишь при чьем-то покровительстве). Уехав в Лондон, она выпустила там «мемуары», полные злобных выпадов против королевы, чем был основательно подорван престиж династии.
Будь она замужем за англичанином, она была бы счастлива и уважаема всеми. Но судьба, на ее и других несчастье, посадила ее на величайший в мире трон именно в то время, когда трон этот стал шататься. Повторяю, я знала Государыню очень мало. Моя же невестка, графиня Клейнмихель, и ее дочери пользовались благосклонностью императрицы; племянницы мои бывали часто в Крыму и в Царском Селе у великих княжон и говорили мне, что они никогда не видели Распутина. Это доказывает ложность слухов, будто Распутин имел доступ даже в опочивальни великих княжен и что он постоянно бывал во дворце.
Царица в роли сестры милосердия
Когда разгорелась война, Государыня вся отдалась работе в лазаретах, но и тут сказалось отсутствие у нее психологической чуткости. Вместо того чтобы управлять лазаретами и быть императрицей-благотворительницей, она стала сестрой милосердия, простой сестрой, делающей перевязки раненым, умывающей их и собственными руками обрезающей ногти на ногах офицеров. Простой народ в своем примитивном представлении рисует царицу, окруженной ореолом и блеском, в короне с красной мантией на плечах. Такой он ее любит и такой она ему нравится.
Вспоминаю забавный случай. Когда греческий король Георг был впервые в Петербурге, куда он приехал для своего обручения с великой княжной Ольгой, ныне вдовствующей королевой Греческой, в его свите находился восьмидесятилетний герой освободительных войн Хадьи Петрос, которого описал Эдмонд Абу в своем романе «Старый горец».
Мой кухонный мужик, недавно прибывший из деревни, рассказывал мне с оживлением и крестясь, что Бог послал ему большое счастье видеть императора Александра II, короля Греческого и его мать, королеву, которая сияла в золотом одеянии, с белой накидкой и в красных туфлях, сидя верхом на прекрасной лошади. «Совсем как святая», — повторял он, делая крестное знамение. «Как, королеву?» — спросила я в изумлении. «Королева не была верхом, а ехала в экипаже, запряженном четверкой лошадей». «Говорю Вам, она проехала мимо меня, я ее видал вблизи, она была в вышитой золотом куртке, и была так прекрасна, что я хотел пред ней упасть на колени». Он принял Хадьи Петроса за греческую королеву! Он так был ослеплен вышитой золотом курткой и красной феской, что даже не заметил седых усов старого героя. Не характерно ли это для русского народа?
Простота обращения Государыни и великих княжон с ранеными офицерами повредила ореолу царской семьи. Один француз сказал: «Для лакеев нет великих людей». Ходили по рукам фотографические снимки великих княжон, сидевших на постелях раненых, — эти снимки были сделаны одним из раненых офицеров. При настроении, царившем повсюду после 1915 года, все было направлено против этой несчастной семьи, желавшей только добра, совесть которой была значительно чище совести ее врагов.
Думаю, что вследствие того, что мы обратили наши виллы и дома в лазареты, давно уже дремлющая в душах вооруженных мужиков зависть стала расти. Ничем уже не удовлетворялись защитники отечества. Мы ломали головы, чем им угодить, и часто льстили им, вместо того, чтобы их питать и лечить. Соревнование и желание обратить на себя внимание играли большую роль в организациях лазаретов. В то время как обращенные в лазареты дворцы аристократов представляли образец гигиены, порядка и уюта, городские лазареты и находившиеся в ведении Военного министерства оставляли желать многого. Неравномерность в роскоши труднее переносится, чем сходство в нужде, и чувства зависти и ненависти охватили сердца солдат, лежавших в военных госпиталях, в то время как чувство благодарности отсутствовало у тех, которые нашли приют и уход во дворцах. Они сравнивали свои душные, темные избы и хаты с хорошо проветренными, прекрасно освещенными, украшенными картинами и зеркалами залами. Когда им давали хорошую пищу, они вспоминали о своей жалкой деревенской еде и говорили себе: «Для того чтобы господа могли так жить в своих дворцах, так хорошо есть, мы должны работать десять часов в день на фабриках и полях». По вечерам сестры милосердия водили выздоравливавших в театр. Днем с ними совершали прогулки в экипаже или в автомобиле. Часто приглашались для их увеселения певицы, артисты, фокусники. Иногда и дамы общества устраивали для их развлечения характерные танцы. Не переставали им льстить. Великий князь Николай Николаевич расточал им похвалы в своих приказах, написанных особенным для этой цели изобретенным льстивым языком: он называл их «богатырями», «чудо-богатырями» и «сверхчудобогатырями».
Солдат, бывший еще в 1914 году, когда дисциплина не была подорвана, добродушным, скромным, терпеливым и послушным малым, стал постепенно требовательным, недовольным и непослушным. Ужасная военная неудача на польском фронте и тайная скрытая пропаганда, уже тогда делавшая свою разрушительную работу в войсках, послужили этому причиной. Я могла делать лично наблюдения, так как немедленно после объявления войны я предоставила вдовствующей императрице мою дачу на островах, в которой она устроила лазарет на двести кроватей, в котором работали японские врачи и сестры милосердия.
Я не могу выразить, как я восторгалась этими японскими врачами и сестрами: мне кажется, что нельзя быть совершеннее их в знаниях, ловкости и уходе. Японский посол барон Мотоно и его жена уделяли много времени и внимания этому лазарету. Барон Мотоно, ставший впоследствии министром иностранных дел и ныне уже умерший, был высокообразованный и умный человек. Он был тонким ценителем искусства, и я с удовольствием с ним беседовала, интересуясь духом Японии, буддизмом и вообще верованиями Дальнего Востока, имевшими для меня всегда большую притягательную силу. Эти возвышенные этические понятия восточных философов, проповедующих самосовершенствование, были постоянными темами наших бесед. Отозванных на родину японцев заменили в лазарете датчане, остававшиеся там до самой революции.
Когда началась революция, наши любимые, избалованные раненые в мгновение ока превратились в наших врагов, немедленно соединились с революционными бандами с тем, чтобы пойти грабить те дворцы, в которых им было так хорошо. В это время Государыня находилась в Царском Селе, где она ухаживала за своими больными корью детьми. Говорят, что от Государыни скрывали происходящее в Петербурге, чтобы ее не волновать. Министр внутренних дел Протопопов ничего ей не говорил о происходящем. Лишь когда запылали дома и озверелая толпа солдат и рабочих врывалась в частные дома, грабя и убивая, великий князь Павел отправился к императрице и сообщил ей обо всем.