Дворцовый переполох
Шрифт:
— Значит, твои родители приезжают сегодня? — спросил один из голосов; говорил он негромко, но в гулком мраморном вестибюле отдавался таким эхом, что мне было прекрасно слышно даже в гостиной.
— Сегодня или завтра. Точно не знаю. Лучше держись подальше. Не то маман опять на меня напустится. Ты же знаешь, какая она.
— Так, когда я опять тебя увижу?
Голоса все приближались — собеседники уже поднялись по лестнице и проходили мимо открытой двери гостиной. Я затаилась и видела их лишь уголком глаза, но узнала прямую осанистую фигуру хозяйского сына, достопочтенного Родерика (Душку Уиффи) Физерстонхоу; за ним, в тени, шел какой-то высокий
Повисло молчание, затем Уиффи поспешно сказал:
— Pas devant la bonne.
Обычная фраза на случай, когда речь зашла о чем-то неподходящем для слуха прислуги: «Не при горничной» по-французски.
— Что? — переспросил спутник Уиффи, тут сам понял. — О, oui, ясно. Je vois. — И продолжал на корявом французском: — Alors. Lundi soir, comme d’habitude? (подразумевая «В понедельник вечером, как обычно?»)
— Bien sur, mon vieux. Mais croyez vous que vous pouvez vous absenter?(«Но как думаешь, тебе удастся улизнуть?»)
Уиффи по-французски говорил получше, хотя все равно с ужасным британским акцентом. Нет, в самом деле, чему только учат в Итоне?
— J’espere que oui. («Надеюсь, да».)
Потом оба вышли из гостиной, и собеседник Уиффи снова заговорил по-английски:
— Я дам тебе знать, как все пвойдет. Мне кажется, ты ужасно рискуешь.
Тут я оцепенела с занесенной щеткой. Этот манерный выговор… Я его узнала. Это был Тристан Обуа. Они с Уиффи исчезли где-то в коридоре, но куда именно они вошли, я не поняла, просто перестала слышать их голоса. Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы закончить уборку, собрать все принадлежности и сложить их в подвал, прежде чем крадучись покинуть дом через черный ход.
Я торопливо переходила через Итон-плейс, а сердце у меня бешено колотилось. Нет, все-таки моя затея притворяться служанкой — чистейшее безумие. Работаю всего второй день и уже два раза попала в дьявольски неловкое положение, а сегодня еще и встретила кого не надо. Черт, черт, нельзя в каждый раз полагаться на удачу, рассчитывая, что мне удастся смыться целой и невредимой. Щеки у меня вспыхнули от стыда — надо же, я уже и выражения не выбираю.
Смылась целой и невредимой — да-да, именно это мне и удалось в спальне. Если бы Дарси попытался одарить меня своим вниманием насильно, как чопорно выразились бы мои родственники старшего поколения, не уверена, что мне хватило бы духу устоять.
Поднялся ветер. Я плотнее запахнула пальто и ускорила шаг, мечтая о чашке горячего чая. Нет, пожалуй, лучше бренди, чтобы успокоить нервы. Ну и утро выдалось, нечего сказать! Я открыла дверь Раннох-хауса и остановилась посреди вестибюля, выложенного мрамором.
— Бинки! — позвала я громко. — Ты дома? Мне срочно нужен стаканчик бренди! У тебя есть ключ от шкафчика со спиртным?
Ответа не последовало. Дом был пуст — и эта пустота навалилась на меня всей тяжестью. Раннох-хаус всегда был неуютным, но тогда там стоял просто-таки ледяной холод. Дрожа, я поднялась наверх, чтобы переодеться. Проходя мимо ванной на втором этаже, я вдруг услышала громкое «кап-кап-кап». А потом увидела, что из-под двери ванной течет струйка
Нет, в самом деле, Бинки просто безнадежен, подумала я. Наверное, решил все-таки напустить ванну и забыл как следует закрыть кран. Я распахнула дверь — и застыла как вкопанная с открытым ртом. Ванна была полна до краев. В ней кто-то лежал. На миг мне показалось, что это Бинки.
— Ой, извини, — пробормотала я и отвела взгляд, потом посмотрела туда еще раз.
В ванной неподвижно лежал полностью одетый мужчина — с головой в воде. Широко распахнутые глаза смотрели в потолок. Более того, я его узнала. Это был Гастон де Мовиль.
ГЛАВА 12
Раннох-хаус
Пятница, 29 апреля 1932 года
Я видела покойника впервые в жизни и потому уставилась на него как завороженная. Нет, ну не мог же он в самом деле умереть, сказала я себе. Наверное, это какая-то скверная шутка во французском духе, или он пытается меня напугать. Или уснул. Но глаза у француза были открыты и безучастно смотрели в потолок. Я потянула за носок черного замшевого штиблета, торчавший из воды. Гастон колыхнулся, вода плюхнула на пол, но выражение неподвижного лица не изменилось. Тут, наконец, я признала то, в чем уже не было сомнений.
У меня в ванной лежал труп Гастона де Мовиля.
Я похолодела от ужаса. Бинки был дома, когда я уходила. А вдруг какой-то сумасшедший убил и моего брата?
С пронзительным криком «Бинки!» я выбежала из ванной.
— Бинки, ты живой?
Я обыскала его спальню, кабинет, гостиную. Но брата нигде не было. Меня охватила настоящая паника. Я представила себе, что тело Бинки спрятано где-то под мебельными чехлами, и забегала из комнаты в комнату, срывая чехлы, заглядывая в шкафы и под кровати. Я даже спустилась в комнаты прислуги и поискала там. Бинки не было нигде, даже в угольном подвале. Я вернулась в его спальню и ахнула: одежда брата тоже исчезла. В сердце мне закралось ужасное подозрение. Я вспомнила, как Бинки отважно заявил, что вызовет де Мовиля на дуэль. Может быть, это он убил де Мовиля? Я отчаянно затрясла головой. Бинки воспитали как человека чести. Да, о дуэли он заикался, но именно о дуэли. Я живо представила себе честный поединок и какое-нибудь «пусть победит сильнейший», хотя вряд ли Бинки мог оказаться сильнейшим в каком бы то ни было сражении. Но утопить человека в ванне? Даже если бы у брата и хватило сил удержать под водой такого корпулентного противника, как Мовиль — к тому же достаточно долго, чтобы тот захлебнулся, — Бинки никогда не опустится до подобного бесчестного поступка даже по отношению к злейшему врагу.
Я вернулась в ванну, в глубине души надеясь, что тело исчезло. Но нет, труп по-прежнему лежал в ванне — глаза в потолок, черное пальто колышется в воде. Я понятия не имела, как быть дальше, но тут меня осенило: отцовская долговая расписка! Что, если Гастон носил ее при себе? Преодолевая отвращение, я обшарила его карманы и нашла размокший конверт. Вот так удача!
В конверте была она. Я разорвала расписку в клочья и спустила в унитаз. Конечно, меня тут же стали мучить угрызения совести, но было уже поздно — сделанного не воротишь. По крайней мере, когда явится полиция, то не найдет никаких отягчающих улик.