Дворец и монастырь
Шрифт:
С некоторых пор в колычевском доме начало царить такое настроение, точно над этим домом нависла какая-то страшная грозовая туча, хотя старик Колычев пользовался по-прежнему почетом, а сын его был уважаем при дворе и никакой беды впереди не предвиделось. Но в других боярских домах шли пьянство и кутежи, как У молодых князей Глинских, или зрело глухое недовольство, готовое превратиться в открытый мятеж, как у князей Шуйских. Здесь же не бражничали и были далеки от измены правительству. Но не скорбеть о ходе дел и поведении стоящих во главе правительственных лиц здесь не могли уже потому, что семья была предана всей душой самодержавной власти, крепко стояла за главенство Москвы. Сознавать грубые ошибки и постыдное поведение тех, кому предан,
— Ах, времена, времена!
И, целуя своего любимого сына, заботливо спрашивала его:
— Федюша, недужится тебе, голубчик? Лица на тебе нет.
Сын спешил успокоить ее и говорил:
— Ничего, матушка, я здоров. Притомился немного.
Отец искоса взглядывал на него и тоже вздыхал. Он сам начинал жалеть сына, понимая, каково ему служить при теперешнем дворе. Не такой человек Федор, чтобы не понимать, что делается вокруг него.
А Федор Колычев и точно с каждым днем становился и бледнее, и мрачнее, но не от недуга, не от усталости, не от бесцельного стоянья на ногах во дворце чуть не по целым дням, а от переживаемой им душевной ломки. Казалось, все, что он привык уважать с детства, было теперь забрызгано перед ним грязью, покрыто позором. Не смотрели бы его глаза на всю эту мерзость, на все это нравственное падение. Все тревожнее и тревожнее допрашивала его мать:
— Да ты скажи, родной мой, что у тебя болит, чего неможется…
Она охала и шепталась со старухой-мамкой:
— Извелся совсем Федюша, сам на себя не похож…
— Да не с сглазу ли, матушка-боярыня? — рассуждала мамка. — Тоже вот все хвалят нашего голубчика, а иной со злобы да с зависти хвалит. Ну, до греха и не долго.
Она давала советы боярыне, как лечить от дурного глазу. Боярыня вздыхала.
— Нет, матушка, не с сглазу это. Больно тяжело ему по нынешним временам жить. Ох, не от мира сего человек он у нас. Вон Боря да и другие сыновья, тем и горя мало, а у него все до сердца доходит.
Но сын не высказывался перед нею. Да и что мог бы он сказать ей? Не сказать же ей, что ему хочется бежать — бежать на край света. И он опять ласково успокаивал мать в ответ на ее расспросы:
— Ничего, матушка, ничего! Говорю тебе, притомился немного!
А самому становилось еще тяжелее от того, что он не мог даже откровенно высказать ей или отцу всего того, что чувствовал. Сдержанный и молчаливый, он даже не вмешивался в разговоры отца с братом последнего, Иваном Ивановичем Умным-Колычевым, начинавшим все горячее и горячее нападать на правительственных лиц. Иван Иванович, как большинство Колычевых, за исключением Степана Ивановича, недолюбливал Москву и ее порядки. Он, подобно остальной родне, тяготел к Новгороду и его старой общественной жизни, питая в душе надежды на то, что власть Москвы еще пошатнется. Степан Иванович любил своих родных, но сильно расходился с ними во взглядах. Теперь же он с огорчением видел, что заступаться за правительство ему становится все труднее и труднее. Это сильно омрачало его.
26 августа 1536 года разнесся мрачный слух, что в темнице умер князь Юрий Иванович.
— Голодной смертью, сказывают, уморили, — толковали везде на Москве.
— И уморят, кого вздумают, — говорили в народе. — Князь Михайло-то Глинский, чай, тоже не чужой был, а также уморили да еще хотели, как пса, бросить…
— Да, по богомольям ездят, а души христианские
— От грехов-то прежде да от скверны всякой очистились бы спервоначалу, а уж потом на богомолье-то ездили бы…
Чернь делалась все смелее и смелее. Разнузданная, гуляющая, праздная, раздраженная столкновениями с наглыми холопами князей Глинских, она, казалось, не только перестала уважать власть, но перестала даже и бояться власти. К «литвянке» ни у кого не лежало сердце, а холопы ее родных, матери и братьев, вели себя так нагло и буйно, что возбуждали и еще более против всех князей Глинских. Шепотом, а иногда и вслух начинали уже говорить, что князья Глинские изменники, басурманы и даже колдуны. Ненавидя их наглых холопов, ненавидели самих господ. На князя Ивана Овчину, несмотря на его доблести и победы, смотрели с презрением и насмешкою и говорили:
— Каким делом в честь попал! Бабе угодил и в гору пошел!
Ему давали позорящие прозвища.
Какая-то тревога началась в это время при дворе правительницы. Везде о чем-то шептались, покачивали сомнительно головами, и везде зловеще слышалось одно имя:
— Князь Андрей!
ГЛАВА VIII
Кто знал князя Андрея Ивановича Старицкого, тот легко мог понять, как отразится на нем известие о смерти князя Юрия Ивановича Дмитровского.
Князь Андрей Иванович не наследовал ни одной черты характера от деда и отца, от этих сильных натур московских великих князей. Он не походил даже на покойного своего брата князя Юрия Ивановича, отличавшегося умом и уменьем овладевать сердцами людей. Князь Андрей Иванович был нерешителен, бесхарактерен, труслив и, как все подобные люди, до крайности подозрителен, мнителен, видел везде козни против себя, вечно жаловался на притеснения, неумело хитрил за недостатком действительной силы, не будучи вовсе коварным по натуре. При великокняжеском дворе знали, что он продолжает негодовать, дуться и роптать на великую княгиню, но не придавали этому никакого значения, понимая хорошо, что на какой-нибудь решительный шаг князь Андрей не способен. Он возбуждал только презрительные насмешки своей бессильной злобой. Вывести его из бездействия могло только какое-нибудь необычайное событие. Таким событием была смерть князя Юрия Ивановича в тюрьме с голоду…
В Старице, действительно, произошел страшный переполох, когда туда дошла весть о смерти Юрия Ивановича в тюрьме. Князь Андрей Иванович, его молодая строптивая и честолюбивая жена и приближенные к ним бояре, боярские дети, все были охвачены невольным страхом и потеряли головы. Если уморили голодом в тюрьмах князя Михаила Глинского и князя Юрия, то, конечно, не постеснятся при случае захватить и князя Андрея Ивановича. Это было ясно всем. Недаром в Москву доносят, что он недоволен великою княгинею за то, что городов она ему не придала, а в Старицу то и дело приезжают люди с рассказами о том, что им недовольны в Москве. Шпионы и доносчики постоянно сновали из Москвы в Старицу, из Старицы в Москву, раздувая между обеими сторонами искру недоверия. Многим было выгодно ссорить этих родственников между собою, чтобы при случае половить рыбу в мутной воде. Князья Шуйские только посмеивались, слушая рассказы о том, что князь недоволен великой княгиней, а она им…
Когда умер князь Юрий, в Старице озлобленно заговорили:
— Всех, видно, извести хотят. Государь малолетен, при нем все можно делать.
— Счастлив, кто успел, как князь Семен Вельский да Ляцкий, в Литву укрыться.
— Только те целы и останутся, до кого рукой не достать.
Во время разгара этих толков неожиданно прибыл гонец из Москвы и предстал перед князем. Разговор происходил с глазу на глаз и длился недолго. Князь, выслушав гонца, вышел к своим приближенным на себя не похожим. Он совсем растерялся и помертвел от ужаса, точно ему прочитали смертный приговор. Все сразу почуяли недоброе и не ошиблись. То, чего ожидали с такой тревогой, казалось, готово было совершиться.