Дворец Посейдона

Чиладзе Тамаз Иванович

— Да ну их…

— Тише!

Потом они долго сидели молча и ели. Наконец Папуна заговорил:

— Сегодня я встретил Заиру, вот это девушка!

— Я тоже ее видел.

— Ты просто молодчага!

— Ты обратил внимание — она выкрасила волосы?

— Ей это безумно идет.

— Не знаю…

— А что такое?

— Да ничего.

— Она уже тебе не нравится?

— Папуна, ты помнишь Магду?

— Ты и вчера ночью мне звонил насчет этой Магды!

— Когда я был у тебя в мастерской…

— Магда… Магда…

Не помню!

— Ты знаешь, завтра я улетаю в Москву!

— Чего ради?

— А просто так.

— Просто так не ездят.

— А я вот еду.

— Магда… Магда… Это не та, которая была с тобой в театре?

— Нет.

— Ты что, бросил Заиру?

— Не знаю…

— Ну, дорогуша, ты просто дурак!

Потом «хулиганы» поднялись и ушли. Уходя, они помахали Папуне. Папуна встал и тоже помахал им рукой.

— Зачем ты встал?

— А что?

— Вы, кажется, боитесь, уважаемый Папуна?

— Если даже и так, разве это непонятно?

— И долго ты будешь стоять?

— Да, вот все время буду так стоять, — вдруг закричал Папуна, — все время! Как швейцар! — он деланно поклонился. — Пожалуйте! Большое спасибо! Пожалуйте! Приходите к нам еще!

— Ты что, уже надрался?

Папуна сел. Некоторое время он сидел, опустив голову, а потом тихо спросил:

— А ты… Ты никогда не встаешь?

— Когда считаю нужным, встаю…

— Понятно. А когда ты считаешь нужным?

— Стараюсь не попадать впросак.

— А вот я попадаю. А раньше не попадал. Теперь я определенно боюсь хулиганов. Ты думаешь, это самые страшные хулиганы? Нет, они еще ангелы — перед другими. Ну и что с того, что у других нет в кармане ножа, зато у них есть язык, перо и должность. Сотрут с лица земли… а у меня жена…

Вдруг лицо его изменилось, и он уставился на Зазу:

— Ты знаешь, как я несчастен?

— Не поверю…

— Ты даже не можешь себе представить… Я должен тебе все сказать… Должен…

Папуна вдруг сильно заволновался.

— Не надо, не говори.

— Ты знаешь, что для меня не существует другой женщины, кроме Лейлы. Я ухаживаю за всеми, но люблю только ее одну, люблю, очень люблю…

— Знаю…

Папуна одним духом опорожнил стакан, отставил его в сторону и дрожащим голосом произнес:

— И вот, кажется, я гибну…

— Гибнешь?

— Лейлу каждый раз провожает какой-то парень. Лейла обожает концерты. Я прихожу домой уставший, и никуда идти не хочется. И вот какой-то парень все время провожает ее…

— Ну и что?

— А то, что я спросил Лейлу, кто такой этот парень, и знаешь, что она мне ответила? Ревность, говорит, признак бескультурья. Ну, скажи мне, неужели так уж некультурно ревновать…

— Не знаю…

— Убью!

Билетные кассы находились на втором этаже аэровокзала. В зале было пусто. За стеклянной перегородкой кассиров не было видно. Заза сидел за столиком в кресле.

Он курил и смотрел на чей-то портфель, оставленный без присмотра. Кожаный черный портфель лежал на столе тяжело, как пишущая машинка. У портфеля были блестящие металлические замки, нижние углы портфеля были зажаты тоже блестящими железками. Некоторые дрожат над своей кладью, сидят на чемоданах и дремлют вполглаза, как зайцы, чтобы не украли их бесценный багаж. А другие бросают свои вещи без надзора и преспокойно где-то расхаживают, коротая время. Как раз у таких людей ничего никогда не пропадает.

Оказывается, человека можно раскусить по его багажу. У одних багаж красивый и пестрый, как будто даже без всяких запоров, дотронешься до него рукой — он раскроется, как шкатулка иллюзиониста, и из него посыплются разные предметы, легкие и веселые, как детские игрушки. А вот багаж других, хотя на взгляд и не велик, кажется тяжелым, будто в нем хранится каменная соль. И все замки защелкнуты, и крышка пригнана насмерть — так нет, на нем еще висит основательный замок, а весь чемодан перетянут толстой ворсистой веревкой.

У Зазы багажа не было совсем. Он вышел налегке, так, словно собирался немного погулять и вернуться обратно. Хотя, говоря по правде, быстрее долететь до Москвы, чем добраться с одного конца города на другой.

Итак, Заза направлялся в Москву, вечером он должен был вернуться обратно. Сегодня воскресенье, из-за утреннего спектакля репетиции нет, и этот день он может провести, как ему заблагорассудится.

Открылась дверь, и за стеклянной стеной показалась молодая женщина, закутанная в белую шаль. Она постучала по стеклу, пальцем поманила Зазу и села.

Заза встал и со страхом двинулся к кассе: он боялся, вдруг ему скажут, что рейс отменяется. Собственно, ничего удивительного, если в такой снег отложат полет. При виде кассирши с перевязанной щекой Заза испугался еще больше. У нее было такое лицо, что можно было подумать — на этом свете авиации вообще не существует. Заза подошел к кассе, женщина взглянула на него, и он понял, что у нее болит зуб. Заза показал ей руками, что ему нужен один билет, как будто и ему тоже трудно было разговаривать.

Кассирша что-то ответила, он не расслышал, но понял, что она назвала стоимость билета. Заранее зная, сколько он стоит, Заза торопливо достал бумажник, отсчитал деньги и отдал их кассирше.

Та что-то писала, Заза терпеливо ждал, хотя ему и не терпелось получить билет: как будто, если билет будет у него в кармане, рейса отменить не смогут.

Кассирша положила билет перед самым носом Зазы, встала, ткнула пальцем в голубую бумажку и что-то сказала. Заза взглянул на то место, куда она указывала: там было написано время отправления самолета. Женщина сердито выдвинула ящик и бросила туда деньги. Потом она посмотрела на Зазу примерно с таким выражением: хоть теперь оставьте меня в покое!