Дворец Посейдона

Чиладзе Тамаз Иванович

Заза вежливо поблагодарил, сунул билет в бумажник и собрался уходить. Но женщина опять постучала ему по стеклу. Заза повернулся, удивленный, она что-то пробормотала, держась за щеку. Заза кивнул ей головой, хотя и не разобрал ни слова. Женщина догадалась, что он кивает ей просто из вежливости, а на самом деле ничего не понимает, выглянула в полуоткрытое окошечко и с трудом проговорила: «Автобус!» Жест рукой должен был означать: автобуса ждите здесь. Заза опять поблагодарил ее, отошел и сед в кресло.

Сидел он долго и курил сигарету за сигаретой. Ему

казалось, что время остановилось. Он спешил и волновался. Он всегда волновался, когда уезжал куда-нибудь далеко. Он волновался еще потому, что не знал, как его встретят там, куда он так стремился. И потом, так давно и так далеко…

— Вы тоже в Москву? — вдруг услыхал Заза.

Заза поднял глаза. Перед ним стоял хорошо одетый мужчина среднего роста, лет пятидесяти. Пальто у него было распахнуто. Из-под пальто выглядывали дорогой темно-синий костюм и белоснежная сорочка. С зажима на галстуке свисала тонкая золотая цепочка. Когда он нагнулся за портфелем, показалась лысина — маленький блестящий кружок.

Заза встал:

— Да!

— Тогда пойдемте, автобус уже подали.

— А мы полетим? — Заза волновался, не отменили ли полет.

— Ха-ха-ха! — почему-то засмеялся мужчина.

Шофер подогнал автобус к самой лестнице. Они поднялись в автобус и сели рядом. Спутник Зазы положил портфель на заднее сиденье, которое было свободно. Кроме них, в автобус поднялось еще пять человек: солдат с небольшим деревянным сундучком, муж с женой, которые так явно были мужем и женой, что даже походили друг на друга, их сын, маленький мальчишка, и высокая худая женщина с сумкой, из которой торчала косматая голова болонки. Глаза болонки блестели, как металлические пуговицы. Женщина положила сумку на колени и погладила собачку по голове. Солдат почему-то остановился у кабины шофера.

— Садись! — бросил ему шофер, лениво поднимаясь в кабину и берясь за руль с таким выражением, которое ясно говорило, как ему неохота ехать в аэропорт.

— Я постою? — спросил солдат.

— Ну, стой! — великодушно согласился шофер.

— Мамочка, посмотри — собачка! — воскликнул мальчик.

— Поехали? — спросил шофер.

— Поехали! — радостно отозвался солдат.

— Подождите! — сказал отец мальчика.

— Езжайте, езжайте! — махнула рукой его жена. Потом она повернулась к мужу и сказала с упреком: — Шалико!

Мужчина виновато опустил голову.

Автобус тронулся.

— Мамочка, я хочу собаку! — захныкал мальчишка.

Хозяйка болонки грозно взглянула на ребенка. Видимо, она не считала свою собаку детской игрушкой.

— Тсс, — зашептала мамаша ребенка, — молчи, а то я не возьму тебя в самолет.

— И очень хорошо сделаешь, — пробурчал мужчина:

— Шалико?!

— Мамочка, я хочу собаку!

— В самолете тебе дадут конфетку! — пыталась успокоить ребенка женщина.

— Конфеты? — спросил муж.

— Да, конфеты!

— А это еще зачем?

— Надо сосать, чтобы уши не болели.

— Уши?

— Да, уши! — у женщины почему-то заблестели глаза. — Уши!

Муж теперь

и вовсе скис, жена толкнула его локтем:

— Шалико!

— Раз уж нам ехать вместе, давайте познакомимся, — сосед протянул Зазе руку: — Давид Гамкрелидзе!

За за пожал протянутую руку:

— Заза Кипиани!

— Где работаете?

— В театре… я режиссер.

Заза обрадовался тому, что этот человек, в отличие от других, не сказал ему: а-а, мол, слыхал, слыхал. Так ему говорило большинство людей, с которыми он знакомился, хотя по всему было видно, что имя и фамилию Зазы они слышат впервые. Но раз Заза режиссер, каждый считал своим долгом сказать, что слыхал о нем. С такой публикой Зазе трудно было разговаривать: они лгали с самого начала.

Давид Гамкрелидзе оказался врачом. Сейчас он ехал на какую-то научную конференцию в Москву.

— У меня товарищ — врач, — сказал Заза.

— Кто? — заинтересовался Давид.

— Торнике Гобронидзе, может быть, слыхали?

— Торнике? Как же, как же, — Давид внимательно посмотрел на Зазу. — Значит, вы приятель Торнике?

Заза почему-то почувствовал себя страшно неловко и, стараясь не смотреть собеседнику в глаза, ответил:

— Да, мы вместе учились в школе.

— Торнике, Торнике! — Давид отвернулся.

Теперь уже заинтересовался Заза:

— Вы знакомы с Торнике?

— Разумеется!

Залаяла болонка, словно только для того, чтобы доказать, что она живое существо, а не игрушка. Мальчишка снова завопил:

— Собачку хочу, собачку!

Хозяйка болонки смотрела в окно. Ее напряженная поза говорила о том, что мальчишка действует ей на нервы.

Солдат нагнулся, открыл свой сундучок, вытащил оттуда губную гармошку, приложил к губам и дунул в нее, не сводя глаз с мальчика, в ожидании, что она приведет ребенка в восторг. Но мальчишка мельком взглянул на гармошку и снова повернулся к собаке.

Та опять залаяла. Хозяйка погладила ее по голове, словно говоря: будь умницей, не связывайся!

— Да, но почему у меня должны заболеть уши? — спросил Шалико как можно тише.

— Это совсем не обязательно, не бойся! — женщина явно гордилась своим превосходством.

— Не могла сказать мне раньше? — с упреком шепнул Шалико.

Хозяйка болонки вытащила ее из сумки и приложила мордочкой к стеклу, словно что-то ей показывая. Мальчик сполз с колен матери, пересел на ту же сторону, где была собака, и тоже стал смотреть в окно.

Эта маленькая болонка, у которой от чрезмерного ухода лоснилась шерсть, невольно вызывала печальное сочувствие к своей суровой хозяйке.

Автобус выехал за город и покатил по ведущему на аэродром шоссе… Мимо плыли заснеженные поля.

— Какой снег! — проговорил Давид.

— Наверняка не полетим! — это был голос Шалико.

— Шалико! — сердито одернула его жена.

— Что «Шалико», что?

— Тсс!

— Ты же всегда ездила без меня!

Жена деланно улыбнулась.

— Я не знаю, для чего было тащить ребенка?