Дворянство. Том 2
Шрифт:
Одно хорошо — добрались быстро и без эксцессов. Однако недолгое путешествие оказало на Елену гнетущее впечатление, заодно продемонстрировав, как много она пропустила за время отлеживания. Прежде столица была просто неприятным ареалом, где при некотором желании, а также настойчивости все же находились интересные и приличные места с развлечениями. Теперь же столица откровенно пугала.
Над тесными улицами Пайта сгустилось мрачное ожидание чего-то, а горожане, и прежде не бывшие рекламой дружелюбия, казались еще более тревожными, недовольными. Елена отметила, что слишком много пьяных, учитывая будний день. Вдоль стен буквально толпились мужчины и женщины, плохо одетые и голодные на вид, готовые хвататься за любую работу. Так же отчаянный и в то же время тоскливый вид был у мелких подмастерий
Очевидно мысль о том, что все это может рвануть ежечасно, пришла в голову не только Елене, потому что на улицы вышли, кажется, все до единого дружинники и наемники графов. Притом уживались они вполне бесконфликтно, хоть и глядели друг на друга волками. Надо полагать, и солдаты, и командиры отлично понимали, что сейчас главный враг — не визави с кокардой неправильных цветов, а страшная, молчаливая толпа, собранная из тысяч горожан, каждый из которых ежечасно примеряет на себя тяжкий удел нищего изгнанника.
В общем, не осталось и следа от праздника, что начался с победы императора Оттовио черт знает где и непонятно над кем, а кульминации достиг во время торжественного приема у короля. Однако рыцарь есть рыцарь, поэтому на Елену разве что косо поглядывали и уж тем более никто не пытался остановить маленькую процессию.
Заминка возникла только единожды, когда пришлось обождать, пропуская целый конвой из пары десятков конных воинов и нескольких повозок с каретой. Судя по всему, какой-то негоциант решил, что городской воздух ему вреден и покидал столицу, прихватив добро, а также семью. Повозки катились, из-за каретных занавесок виднелись испуганные лица, все девчонки, наверное купчину Параклет сыновьями не одарил. Охрана выглядела очень боевито и сурово, смотрела орлами, воинственно топорщила усы, кавалеристы демонстративно хватались за оружие при любой попытке кого бы то ни было подойти. В общем, все выглядело… вроде бы нормально. Однако Елена никак не могла избавиться от странного ощущения — что-то здесь ненормально, что-то неправильно, хотя пытается казаться обычным.
Примерно как с попытками осознать проблему кесарева сечения, мироздание будто подкинуло женщине тест на внимательность. Посмотри картинку и пойми, что в ней лишнее… или наоборот, чего не хватает. Елене было в высшей степени безразличны и купец, и его семья, и, тем более, наемное сопровождение, но взгляд скользил по конвою, будто намыленный, не цеплялся, как положено. А должен бы. Женщина никак не могла понять, чего не хватает на картине, и потихоньку злилась.
Барнак проводил кавалькаду странным взглядом, где смешались жалость, печальное понимание неизбежного и, как ни странно, презрение. Елена решила, что здесь, наверное, сложные аспекты внутрисословных или даже межсословных отношений и воздержалась от ремарок. Хотела расспросить позже, но тут и процессия закончилась, они тронулись дальше, а потом женщина попросту забыла о мимолетной встрече.
Вдовы не оказалось дома, но слуги впустили гостью сразу и без малейших возражений. Точно также пропустили, даже проводили со всем почтением в святая святых — кабинет и библиотеку покойного мэтра. Дом был темен, весь завешан трауром и пропах можжевельником, его ветви полагалось жечь в память о мертвых и у двоебожников, и у верующих в Пантократора.
Елена уже настроилась на долгий и бесполезный поиск — как раз в общей тенденции мрачного и нерадостного дня. Однако искомое нашлось почти сразу, очевидно дело Гигехайма было среди последних, над которыми работал адвокат. Четверти часа оказалось достаточно, чтобы просмотреть записи, понять суть вопроса и захватить документы с собой.
— Держи, — за воротами она протянула Барнаку несколько перевязанных шнурком свитков. —
— Все? — уточнил слегка растерянный кавалер.
— Да.
Елена два-три мгновения героически боролась с жадностью, и совесть победила.
— Вознаграждение отошли вдове.
— Хорошо, — озадаченно согласился Барнак, глядя на бумаги с тщательно скрываемой, но все же очевидной растерянностью. Очевидно, несмотря на близость с Алонсо, знание правил и законов не относилось к достоинствам юноши.
Елена скупо улыбнулась и кратко объяснила суть лазейки, найденной Ульпианом.
— Есть одна возможность. Старый обычай «усыпления» благородного состояния, — она развернула один из листков, прочитала. — «Дворяне, которые торгуют и с этой целью образуют товарищество, вполне могут сделать сие, однако с обязательным уведомлением королевского судьи, ближайшего к месту их проживания. На время продолжительного совершения торговли и образования товарищества его участники остаются носителями благородных фамилий, однако их привилегии усыпляются, подобно тому, как увядает росток в зимнюю пору. Товарищи облагаются тальей, косвенными сборами и ротюрными податями так же, как если бы они были урождены в третьем сословии. Кроме того хорошо будет, если каждый из них назначит в установленном порядке поручителя и управляющего делами владения на время, пока сам будет заниматься делами товарищества. Ибо отправление означенных действий человеком чести, который, однако же, ведет жизнь, достойную купца, премного сложностей повлечет». Понимаешь?
— Кажется, понимаю, — наморщил лоб Гигехайм. — «Усыпление» это понятно, а там есть, как все сделать обратно?
— Есть. «Товарищи вольны вернуть себе упомянутое дворянское достоинство и привилегии оного, когда и как только им заблагорассудится, оставив означенные торговлю и товарищество, и сделав на сей предмет заявление перед королевским судьей, ближайшим к месту их проживания. Наилучшим будет, ежели судья окажется тот, что засвидетельствовал предшествующее изменение. Подобное заявление следует записать в реестре канцелярии суда, а после, отметив надлежащими печатями, отправить в дворянскую апеллу сообразно месту проживания того, кто намерен вернуться к прежнему состоянию. После отправления указанных действий товарищи перестанут считаться товарищами, а также торговцами, купцами и представителями иных занятий, они смогут располагать собой и жить далее без укоризны и ущерба репутации, как подобает благородным людям».
Затаивший дыхание Барнак облегченно выдохнул с видом очень счастливого человека.
— Ну и ссылки на много-много законов, — подытожила Елена. — Еще тут написано, что правило это общее на всей Ойкумене, но в прочих тетрархиях не применяется, поскольку для возвращения в дворянство нужно королевское реабилитационное письмо... Не знаю, что это, но звучит грозно. И, наверное, получить его непросто. А у вас, на юго-востоке, достаточно лишь предстать перед местным королевским судом и заявить о возврате к дворянскому образу жизни. Больше ничего не требуется. Уведомительная процедура.
Последнее она добавила от себя, переведя дословно с русского, благо все нужные слова имелись.
— Коситься будут, — немного огорчился Барнак. — Все равно будут.
Елена поискала местный аналог «вам шашечки или ехать?», не нашла и красноречиво промолчала.
— Но это решение, — подвел оптимистичный итог Гигехайм. — Все-таки решение. Главное, что по старинным обычаям.
Он обозначил поклон женщине и добавил:
— Завтра я пошлю вдове награду. Она будет достойной.
Елена кивнула, осторожно правя конем. Норовистая скотина по-прежнему своевольничала, однако то ли наездница притерпелась, то ли практика наработалась, но теперь дело шло проще. Так, в разговорах и раздумьях, лекарка и рыцарь вернулись обратно. Женщина порывалась расспросить, как там Алонсо, однако не решилась. Она подумала, что если бы Гигехайм хотел, то сам давно рассказал бы. Дважды Елене казалось, что Барнак в свою очередь порывается что-то ей сказать, но молодой рыцарь в последние мгновения сдерживался, хотя нужные слова буквально плясали у него на языке. Может, стоило чуточку подбодрить кавалера и узнать какую-нибудь интересную вещь, однако Елена сосредоточилась на верховой езде. Женщина стала понимать, что всадник управляет больше поворотами корпуса, нежели упряжью, передавая на хребет лошади движения собственного тела. А потом было уже поздно.