Дворянство. Том 2
Шрифт:
Насильнику, похоже, не было вообще никакого дела до суетных занятий коммуны и дворянства, но искупитель живо интересовался Храмом и, кажется, хотел навестить его при первой же оказии. Марьядек из всей истории вынес лишь то, что муж с храбрым сердцем и кинжалом у пояса всегда найдет здесь работу, его это вполне устраивало, и горец сиял, как монета свеженькой чеканки. Гаваля эпос тоже скорее вдохновил, чем наоборот, потому что где ближе смерть, там люди спешат жить и развлекаться, их кошельки развязываются чаще и раскрываются шире. О рисках же следовало заботиться Гамилле за свою половину от менестрельских доходов. А вот арбалетчица… Поймав случайный взгляд «госпожи стрел» Елена увидела в нем отражение собственных раздумий насчет несвоевременности новых приключений.
В общем близкий уже город ныне представлялся местом довольно-таки
Как правило, большие города стремились сохранять предполье перед стенами, отодвигать внешние постройки хотя бы на длину выстрела из лука. И ограничивать в высоте, чтобы окрестные дома нельзя было использовать в качестве осадных башен. Однако Пайт не штурмовали много лет, а земля здесь поражала дороговизной, поэтому дома, домишки, избы, бараки, сараи всех степеней дряхлости начинались буквально от внешней стены и распространялись дальше, как серо-черно-бурая плесень. Казалось, все здесь либо стремилось зацепиться за квадратный сантиметр свободной земли, как сорняк, либо тянулось вверх, хватаясь жадными когтями за уже выросшее. Любая постройка, на которую падал взгляд, спешила рассказать повесть о трудной и долгой судьбе с архитектурными коллизиями. Вот стоит некогда хороший домик на прочном фундаменте — он достраивался, перестраивался, затем половина растаскивалась на камень и заменялась прессованным навозом с соломой; сверху вырастал еще один этаж, уже деревянный, затем еще, поверх лепились голубятни, курятники, а также короба для рассады. Со второго-третьего этажей на соседние постройки перекидывались мостки с веревками. Затем вся надстройка кособочилась и частично рушилась, что-то ремонтировалось и растаскивалось на стройматериал, а что-то служило и дальше, как архитектурный зомби. Причем все это еще и утопало в мусоре. Разделенные пузатыми башнями крепостные стены, вроде бы высокие и солидные сами по себе, казались несерьезными, они будто вырастали из сортирных трущоб. Да и смысл их, в общем, терялся. Здесь наверняка давным-давно прокопали сотни лазов и нор, а с крыш можно было залезать на стены даже без веревок.
Гамилла — обычно сдержанная и строгая в речах — посмотрев на это, изрекла фразу, которая в очень примерном переводе звучала как «говно, пиздец и хлев». Елена промолчала, но в душе полностью согласилась. И чем дальше, тем больше склонялась к тому, что есть резон в желании короля отправить Артиго сразу же в свою резиденцию, минуя Пайт. Привечать особу императорской крови на столь убогом фоне было… неправильно.
Что ж, понадеемся, что внутри это все выглядит приличнее… Хотелось бы.
В разгар осмысления процессию нагнали Раньян с Грималем, которых сопровождал уже знакомый паж графа Блохта. Следовало отдать бретеру должное, он честно пытался держать хорошую мину и даже криво улыбался, однако было ясно, что «мушкетера» в королевскую резиденцию не позвали. То есть Артиго теперь один — совсем, окончательно один. Елена вздохнула, подумав, что вроде бы жаль мальчишку, а если подумать — наверное, прав был мэтр в ночной беседе с анонимом. Из трех вариантов судьбы мальчика одна, судя по всему, отвалилась, и королевский бунт ради защиты прав настоящего императора не состоится. Значит, пойдет яростная торговля, где победит богатейший, а это, без вариантов, Сальтолучард, которому Артиго необходим, чтобы кинуть вызов... как же его… да, Оттовио, новому повелителю Ойкумены. Так что мальчик с большой вероятностью выживет, снова будет вести роскошную жизнь, без которой ужасно тосковал.
Забавно… есть в этом буквально космических масштабов ирония. Раньян потерял все ради того, чтобы спасти сына от происков Сальтолучарда и не было в мире людей, более жаждущих смерти мальчика, нежели островные владетели. Однако минуло всего ничего — и тот же Сальтолучард кровно заинтересован в том, чтобы ни один волосок не упал с головы Артиго. Прямо игра престолов какая-то.
«Но это уже
До городских ворот оставалось с полкилометра, может и поменьше, а дорога, ведущая к ним, уже казалась просекой в грязном лабиринте. Жизнь вокруг напоминала суету муравьев или термитов — вроде все по отдельности понятно и осмысленно, а в совокупности похоже на загадочную жизнь пришельцев, которые занимают своими нечеловеческими делами. На проезжих обращали внимание, скрытно и в то же время сосредоточенно, неприятно, как у грызуна, мимо которого несут зерно. Ловя на себе бросаемые исподтишка взгляды, какие-то липкие, грязные, как обсосанные гнойными губами леденцы, Елена поправила кошель, сдвинула его на середину живота. На всякий случай проверила, как ходит в ножнах клинок.
Впрочем, следовало отметить, что, несмотря на тесноту и суету, никто не пытался дербанить повозки с телегами, резать кошельки, а также заниматься прочими непотребствами, хотя обстановка более чем располагала ко всевозможным проявлениям криминального промысла. Апеллируя к опыту общения с якудзами Мильвесса, Елена решила, что это признак высокой культуры и организации преступного мира. Внешнее кольцо не отпугивает добычу, здесь ее только считают, оценивают и сообщают, кому следует, а дальше уже работает другой эшелон. Интересно, как сообщат местной братве о новоприбывших и о рыжеволосой фемине в частности? От этой мысли тоже было неуютно — а ведь черт его знает, кому и что доносят «покровители честной торговли»?
Желание снова оказаться в городе, пройтись по улицам и вообще пожить культурно вдруг на глазах обретало неприятную и даже опасную грань. Елена сгорбилась в седле, натянула капюшон, пряча лицо. Именно сейчас, на пороге новых событий и поворотов, она по-настоящему, всерьез задумалась над тем, что упражняться с мечом и риторикой — конечно здорово, однако пора и развивать мозги. Думать, как сказали бы парни того же Бадаса, «на две миски вперед».
Вот и здоровенные ворота, уместившиеся меж двух высоких башен сразу под тремя флагами, вытянутыми по вертикали. Один располагался ниже всех, изображал красного петуха на белом фоне, надо полагать, это герб собственно Пайта. Остальные были оформлены как именные, дворянские, очевидно, те самые Карнавон и Эйме-Дорбо.
Да, при ближайшем рассмотрении стало еще более очевидно, что столичный град не опасается ни осад, ни штурмов. Ворота оказались добротные, прочные, на хороших петлях, однако сугубо полицейские, без железных полос, цепей, пазов для заклинивания и прочих атрибутов. Здесь можно было перекрыть движение, остановить военный отряд, лишенный осадной техники, но любой таран, даже в виде увесистого бревна, снес бы преграду самое большее за полчаса. Елена видела калитки дворянских домов, выглядевшие более внушительно. И никакого рва. Точнее, судя по отдельным следам, ров здесь когда-то имелся, но давно исчез, погребенный многолетними наслоениями мусора, грязи и прочих культурных слоев.
Перед воротами располагался вынесенный за стены города сторожевой и таможенный пункт — обширная площадка в виде неровного круга или кривого многоугольника, выложенного кирпичом. Здесь же торчала пара каменных плит под козырьками для защиты от дождя — что-то вроде доски объявлений. Гладкая поверхность камня скрывалась под наслоениями бумаг, грамот и всевозможных писулек. Их внимательно читали, пересказывали содержание неграмотным, никто не пытался стащить халявную и дорогую бумагу. Рядом, забравшись на сооружение вроде кирпичной колонны высотой по грудь, орал что-то неразборчивое глашатай. Он походил на слугу из хорошего дома, возможно даже не купца какого-нибудь, а человека благородного, с положением. Кричала уже сорвал голос и теперь скорее неразборчиво сипел, нежели вещал, однако по-прежнему старался от всей души.
Компания миновала площадку без досмотра и каких-либо эксцессов, Стражники — типичные, то есть в меру задерганные, снаряженные по остаточному принципу — лишь посмотрели на пажа в цветах Блохта и проводили всю группу взглядами, полными затаенной неприязни. Глашатай, тем временем, глотнул из бурдюка, стал орать более громко и разборчиво. Он объявлял грядущие торжества и свадьбу некоего Хагторпа цин Бонифазо, кавалера и лучника графского тела, с некой Дженевер цин Пулли, дочерью своего отца, кавалера и фрельса. Обещались раздача милостыни, бросание в народ хлебов и мяса, а также угощение вином.