Дядюшка Наполеон
Шрифт:
– До свидания, дядя Асадолла.
– До свидания, противник Сан-Франциско!
– Разрешите? Йаллах! [37] Салам алейкум.
Дверь класса распахнулась, и вошел Маш-Касем. Я и прочие ученики, опешив, переводили взгляд с него на учителя. У нашего математика был на редкость дурной, злобный характер. Даже школьному инспектору не разрешалось во время урока входить в класс. Прищурившись, учитель через очки в черной оправе уставился на вошедшего. Ребята, которые его ужасно боялись, замерли от страха. О моем
37
Йаллах – возглас, которым, по мусульманской традиции, мужчина предупреждает о своем появлении, чтобы женщины могли закрыть лицо.
Маш-Касем, невозмутимо оглядев учеников, опять обратился к учителю:
– Я поздоровался… С давних пор говорили, что по шариату [38] привет – желателен, ответ обязателен! В этой комнате человек пятьдесят сидят… Я вхожу, здороваюсь – никто не отвечает.
Учитель хрипло спросил:
– Кто вы такой?
– Маш-Касем, с вашего позволения. Я «салам» сказал.
– Кто вам разрешил входить в класс во время урока?
– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Я спросил «Разрешите?» – а вы не сказали, что не разрешаете. Вот я и вошел. А еще я поздоровался. Может, с божьей помощью, вы соберетесь с духом хоть как-нибудь мне ответить.
38
Шариат – свод мусульманских правовых норм; содержит также основы мусульманской этики.
– Алейкум салам! – проговорил учитель, явно рассерженный. – Ну, кто тебе нужен? Зачем ты сюда явился?
Маш-Касем показал на меня пальцем – я, сидя за своей партой во втором ряду, прямо помертвел от страха – и произнес:
– Я слуга дяди вон того барчука. Отцу его вдруг худо стало, меня послали забрать барчука домой.
С этими словами Маш-Касем подмигнул мне, да так, что все ребята видели, только учитель, к счастью, ничего не заметил.
Учитель перестал морщиться. Знаком приказав мне встать, он спросил:
– Разве твой отец чем-то болен?
– Мой отец… то есть, нет… я…
– С чего же он вдруг заболел? – повернулся учитель к Маш-Касему.
– Я и сам не понимаю, ей-богу. Сидел вот так, курил свой кальян, а потом вроде бы подавился чем… Завертелся на месте, вскрикнул и упал…
Маш-Касем опять весьма неосторожно подмигнул, но учитель и на этот раз ничего не заметил.
– Ладно, отправляйся домой. А вы, пожалуйста, в другой раз так не врывайтесь в класс!
Я поспешно собрал свои книжки, но, когда с портфелем в руке направился к дверям, учитель окликнул меня:
– Постой-ка! В среду у другого ученика мать вдруг захворала – тоже приходили за ним… А может, ты просто урок не выучил, провести меня вздумал? Ну-ка, ступай к доске!
Маш-Касем хотел возразить, но я сделал ему знак молчать. Учитель велел мне решить у доски задачку. Но мне в голову не лезла никакая математика: я был уверен, что у Маш-Касема
– Я так и знал! – заорал учитель. – Ну-ка, дуралей, пиши: (а + b)2 = аb+в-2аb. Вот и вся задача!
– Извините, господин учитель;.. Я… я совсем растерялся… Очень за отца волнуюсь, не могу ничего сообразить.
– Удивительное дело! Подойди сюда. Ближе, ближе! Я тебя выведу на чистую воду!
Дрожа от страха, я подошел к нему, и он влепил мне такую пощечину, что у меня в ушах зазвенело. Я прижал руку к лицу, опустил голову, но тут вдруг Маш-Касем выступил вперед и закричал:
– Вы почему чужих детей бьете? Видать, только про уроки свои помните, а про отца родного забыли?
– Не лезь не в свое дело, пошел отсюда!
– Как это не в свое? Я знать желаю, это что – школа или лавка мясника Ширали? Вы еще секач сюда принесите, вылитый Ширали будете…
Я хотел крикнуть, остановить Маш-Касема, но слова застряли у меня в горле. Учитель побледнел от злости, у него задрожал подбородок, когда он прорычал:
– Эй, кто-нибудь, сходите за Хадж-Исмаилом, чтобы: он выкинул вон этого грубияна!
– Да я и сам уйду, – сердито сказал Маш-Касем, – будьте спокойны, здесь не останусь… Мы, слава богу, в школах не обучались, к таким делам не привыкли… У меня, господи прости, был один земляк в Гиясабаде…
– Вон!! – взревел учитель, так что стекла зазвенели.
Я схватил Маш-Касема за руку и изо всех сил потащил его из класса. Минуту спустя, усадив его на багажник моего велосипеда, я уже катил по направлению к дому.
– Ну, Маш-Касем, подвел ты меня… Теперь, этот учитель с меня три шкуры спустит! Давай говори, что случилось?
Маш-Касем, хорошенько ухватившись за велосипедное седло, изрек:
– От таких вот учителей и бегут ученики к сброду всякому, отребью безродному, слоняются с ними по улицам с утра до ночи.
– Да говори же, что случилось?
– Ей-богу, милок… После обеда, гляжу я, Полковник шушукается с этой Ахтар возле дома ихнего… Ну, а через час, как увидел я, что Полковник с женой ушли и людей всех отослали, сразу почуял, к чему дело идет… А полчаса назад, гляжу – идет эта бесстыжая, разнарядилась в пух и прах! Ну, думаю, сегодня что-то будет. Не стал канителиться, побежал за тобой. Обещал ведь тебе… Но уж смотри: ты жизнью отца клялся, жизнью Лейли-ханум, так что ежели кому проговоришься…
– Частное слово, Маш-Касем! Что бы ни случилось, я всегда могу сказать, что ничего от тебя не слышал…
– Только уж, голубчик, теперь ногами-то его не бей. Ведь они тебе в этот раз спуску не дадут.
– Не волнуйся. Слово даю, я вообще к Пури не притронусь. Маш-Касем, а почему они в такое время?..
– Потому что в это время дома никого нет. Дети в школе, кто служит – на службу ушли.
– Пури тоже служит.
– Ей-богу, не знаю, как это вышло, только сегодня господин Полковник велел ему в контору не ходить. Тут я и сообразил, чем дело пахнет.