Дягилев. С Дягилевым

Лифарь Сергей Михайлович

Ему кажется, «что теперь настал наилучший момент для того, чтобы объединиться и как сплоченное целое занять место в жизни европейского искусства», и он пишет своему другу «Шуре» Бенуа: «…я учреждаю свое новое передовое общество. Первый год по постановлению бывшего у меня собрания молодых художников выставка будет устроена от моего личного имени, причем не только каждый художник, но каждая картина будет отобрана мною. Затем будет образовано общество, которое будет работать дальше. Выставка предполагается у Штиглица от 15 января до 15 февраля 1898 года. Ты, конечно, понимаешь, кто входит в состав общества: петербургская молодежь, москвичи, которые страшно ухватились за мою мысль, финляндцы (они ведь тоже русские), а затем кое-кто из русских за границей: Александр Бенуа, Якунчикова, Федор Боткин».

Тому же Бенуа Дягилев писал о журнале (8 октября 1897 года): «Мне крайне некогда и потому не могу собраться написать тебе на твое милое письмо. Ты уже знаешь от Кости (К. А. Сомова. – С. Л.), что я весь в проектах, один грандиознее другого. Теперь проектирую этот журнал, в котором

думаю объединить всю нашу художественную жизнь, то есть в иллюстрациях помещать истинную живопись, в статьях говорить откровенно, что думаю, затем от имени журнала устраивать серию ежегодных выставок, наконец, примкнуть к журналу новую развившуюся в Москве и Финляндии отрасль художественной промышленности; словом, я вижу будущее через увеличительное стекло. Но для этого мне надо помощь и конечно, к кому мне обратиться, как не к тебе. Впрочем, в тебе я уверен, как в себе, не правда ли? Я жду от тебя по крайней мере пять статей в год, хороших и интересных, все равно о чем. Костя уже оказал помощь обещанием обложки и афиши. Кстати, Костя, какой огромный талант, он меня бесконечно радует и интересует. Он говорит, что я увлекаюсь, хваля его. Друзья мои, не все ли равно? так прекрасно – увлекаться. Ты не поверишь, какие он успехи сделал, его летние вещи – очарование. От тебя жду того же. Финляндцы удивительны, два-три молодых великолепные по изяществу и оттенкам. Бойтесь конкуренции с ними и старайтесь затмить их. Жду твоих посылок с нетерпением. Княгиня (княгиня М. К. Тенишева – первая издательница „Мира искусства“. – С. Л.) в Петербурге и я с ней в большой дружбе. Она полна энергии и кажется – денег. На скандинавской выставке хочет покупать и просит ей делать указания. Я ей, конечно, дряни не подсуну. На днях жду к себе Zorn’a, Thaulow и Edelfeld. Представь себе, первые два остановятся у меня. Княгиня заказала Zorn’y портрет. Я в Финляндии княгине все уши прожужжал про Костю и на днях ей повезу все его вещи и заставлю ее купить кое-что. Что ты скажешь про Врубеля? Вообще напиши скорее, что ты думаешь обо всем этом. Название журнала еще не знаю. Что Обер? Нельзя ли его на выставку (вещи среднего размера)».

Дягилеву удалось осуществить свои «грандиозные проекты», но сколько препятствий ему пришлось преодолеть и сколько пережить тяжелых минут! Прежде всего, провалилась лелеянная им мысль о своем «новом передовом обществе», и провалилась по вине «друзей».

«Когда я сказал года 2 назад, – писал он А. Н. Бенуа, – что я с русскими художниками дела никакого не могу иметь, кроме того, чтобы мстить им за их непроходимую площадную пошлость, я был прав. Я имел дело с французскими, немецкими, английскими, шотландскими, голландскими, скандинавскими художниками и никогда не встречал таких затруднений, как с нашими доморощенными. В этот раз ты и Бакст не избежали участи того, что называется насолить мне. Бакст со свойственным ему… расчетом настоял на том, что (как ты узришь из официального письма) на первый год общество не основывается и я собственной персоной, собственными деньгами и собственным потом устраиваю выставку русской молодежи. Бакста очень поддержал Серов, но с другой точки зрения, Серову до смерти надоела канцелярщина и он в принципе ненавидит всякие общества. Надо сказать, что инициатива всего дела принадлежит Баксту. Я чувствую, что ты ничего не понимаешь, но я право не в состоянии, сидя в болоте, писать о болоте. Словом, меня все и всё злят. Чувства ширины и благородства ни у кого нет. Каждый путает свой карман со своими художественными принципами. Все трусы и руготня».

Еще больше муки пришлось принять Дягилеву при основании журнала…

В январе 1898 года в зале музея Штиглица в Петербурге открылась вторая дягилевская Выставка русских и финляндских художников. Выставка была устроена великолепно и блестяще, но потребовала от ее устроителя громадной энергии, хлопот, разъездов, переговоров, улаживания недоразумений и проч. и проч.

Выставка русских и финляндских художников была настоящим большим событием в русской художественной жизни и многое собой предопределила.

В русском обществе выставка вызывала самую разнообразную оценку и отношение, но всегда горячее, или восторженно-горячее, или негодующе-горячее. А. П. Остроумова-Лебедева, которую менее всего можно заподозрить в личном благожелательном отношении к Дягилеву, писала в своих «Записках»: «Очень бодрое и яркое впечатление в те дни дала мне Финляндская выставка, в которой участвовали и русские художники… Серов – удивителен! Его портрет великого князя с черной лошадью прямо chef-d’oeuvre [17] . Потом Пурвит, Коровин, Аполлинарий Васнецов и Левитан. Все какие имена и какие работы! Какой подъем духа испытываешь, глядя на такие работы, потом знаменитая тройка: Александр Бенуа, Бакст и Сомов. Репин про Сомова сказал: „Идиотство, нарочито!..“»

17

Образцовое произведение (фр.).

На выставке раздавалось много восторгов, но еще чаще, гораздо чаще, повторялись репинские слова «идиотство, нарочито» и – модное крылатое слово, которым, не понимая по-настоящему его смысла, окрестили все новое, все свежее, все, выходившее из рамок мертвой, действительно «декадентской», упадочной Академии, «декадентство». Уже с этой выставки начался поход против «Мира искусства», и какие только ушаты грязи не выливались на голову Дягилева и его друзей, какие только не слышались ругательства! Застоявшееся болото зашевелилось, и со всех сторон поднялось квакание лягушек на тех, кто посмел быть… просто талантливым, оригинальным и индивидуальным. Этот поход, вернее, эта недостойная травля определила боевую линию будущего журнала: основатель его меньше всего думал о войне, но тут поневоле пришлось принять боевой тон – защищаться и нападать. Выставка русских и финляндских художников имела множество самых разнородных последствий – между прочим, и то большое внимание, которое стало уделяться в «Мире искусства» финляндским художникам.

Недаром в первых же номерах Дягилев поместил репродукции с Эдельфельта, Бломстеда, Галлена, Энкеля, Ярнефельта, Халонена и писал о финляндских художниках: «Несмотря на заметную разность, существующую между ними, несмотря на два самостоятельных течения финнов-народников и художников с направлением западно-аристократическим, они все же представляют один дух, пропитанный сознанием своей общей силы. И она есть в их искусстве, эта сила: она заключается в их врожденной любви к своему суровому народному типу, в трогательном отношении к своей бескрасочной природе и, наконец, в восторженном культе финских сказаний. Тот же народнический элемент, который так долго тормозил нашу живопись, помог им окрепнуть и встать на ноги. Это случилось только потому, что они вникли в дух своего народа, а не грубо фотографически относились к его неприглядным сторонам. Они подметили и передали поэзию народа, как в иллюстрациях Эдельфельта (умеющего подчас быть истинно национальным), так и в декорациях Галлена или в интимных сценах Халонена. И что особенно подкупает в их вещах – это их огромное умение и оригинальность техники, стоящей, вместе с тем, вполне на высоте Запада. Они все учились в Париже, и рисунок для них не составляет того камня преткновения, об который ломают себе голову так много способных художников». Еще более выразил свое отношение к финляндцам Дягилев в статье, помещенной в «Мире искусства» в 1903 году. В этой статье интересна, между прочим, и постоянная мысль Дягилева, которая пока только еще намечается, но которая получит свое полное развитие в эпоху Русского балета – мысль о «завтра»: «Вот страна, у которой совершенно нет художественного прошлого, какой бы то ни было истории искусств; у нее все в настоящем и даже скорее в будущем, очень близком и многообещающем будущем.

…Маленькую выставку финнов оживляет пахучая свежесть бьющейся и расцветающей молодежи. Несмотря ни на какие бытовые условия, художники-финляндцы живут той интенсивной здоровой художественной жизнью, которую ведут лишь народы с огромным запасом еще не развившихся художественных сил.

Не в произведении кого-либо в отдельности – Зимберга, Риссанена, Энкеля, Энгберга, или Ярнефельта – чувствуется их прелесть, но в удивительной конгениальности их натур и в общей струе этого юного искусства. Любовь их к стране и к народу чрезвычайно выразительна, но это не немецкое обожание „Vaterland’a“ [18] или любовь француза к „concitoyens“ [19] ; финн-художник нашел и любит в своей стране ту красоту, которая определяется исключительно его необычайно нежным художественным темпераментом – и в этом его главная заслуга.

18

«Отчизны» (нем.).

19

«Согражданам» (фр.).

Каждая выставка финляндцев производит чарующее впечатление, и нам, гигантам по сравнению с крошечной северной страною ближайших соседей, делается неловко за нашу спячку и за мертвенность нашей художественной жизни».

Особенно большое значение имела Выставка русских и финляндских художников в двух отношениях: она объединила новых молодых русских художников, обнаружила их силу и значительность как большого художественного явления, показала им, что они могут, и окончательно убедила меценатов – княгиню М. К. Тенишеву и Савву Мамонтова – в серьезных организаторских способностях молодого Дягилева, в том, что он может вести большой художественный журнал. Судьба «Мира искусства» была решена: княгиня Тенишева решилась издавать журнал, который будет редактировать Дягилев, Савва Мамонтов согласился его субсидировать, и 18 марта 1898 года Дягилев подписал с ними контракт.

Первое время все дягилевские друзья ухватились за журнал, и Александр Бенуа писал: «Авось нам удастся соединенными силами насадить хоть кое-какие путные взгляды. Действовать нужно смело и решительно, но и с великой обдуманностью. Самая широкая программа, но без малейшего компромисса. Не гнушаться старого и хотя бы вчерашнего, но быть беспощадным ко всякой сорной траве, хотя бы модной и уже приобревшей почет и могущей доставить шумный внешний успех. В художественной промышленности избегать вычурного, дикого, болезненного и нарочитого, но проводить в жизнь, подобно Моррису, принцип спокойной целесообразности – иначе говоря, истинной красоты. Отчего бы не назвать журнал Возрождением, и в программе объявить гонение и смерть декадентству как таковому. Положим, все, что хорошо, как раз и считается у нас декадентством, но я, разумеется, не про это ребяческое невежство говорю, а про декадентство истинное, которое грозит гибелью всей культуры, всему, что есть хорошего. Я органически ненавижу модную болезнь, да и моду вообще. Мне кажется, что мы призваны к чему-то более важному и серьезному, и нужно отдать справедливость Сереже, что своей выставкой он попал в настоящий тон. Никогда не уступать, но и не бросаться опрометчиво вперед. А главное, дай Бог ему устоять перед напором Мамонтова, который хоть и грандиозен и почтенен, но и весьма безвкусен и опасен. Ох, Сереженьке много будет дела. Передайте ему, что я всей душой с ним, и больше всего желаю ему сил».

(В этом письме выражены умеренные взгляды одного из наиболее влиятельных и наиболее «левых» сотрудников-участников редакции «Мира искусства».)

Валечка Нувель писал: «Все мои вечера я теперь провожу у Сережи. Журнал нас экситировал [20] , эмоционировал, и мы все принялись за него с жаром. Каждый день происходят горячие дебаты. Вот что меня теперь интересует. Быть может, это мелко и низко (!), но оно есть и я не могу и не буду насиловать свою личность. К более высоким интересам (!) я перейду только тогда, когда почувствую к тому естественную, настоятельную, непреодолимую потребность».

20

От exitare (лат.) – возбуждать.