Дягилев. С Дягилевым

Лифарь Сергей Михайлович

Состав редакции. – Личность А. П. Нурока и его роль в журнале. – Д. В. Философов и А. Н. Бенуа, их влияние на Дягилева и их взаимная борьба

Последняя строчка приведенной нами программы гласит: «Редактор С. П. Дягилев». Как мы увидим ниже, Дягилев был не только официальным, но и фактическим редактором, таким деятельным редактором (особенно первые два года), подлинной душою и подлинным создателем «Мира искусства», что все великое дело «Мира искусства» должно быть названо «дягилевским делом» и самый журнал «дягилевским» журналом. Но у Дягилева были ревностные помощники и советчики (Дягилев вообще любил окружать себя помощниками и советчиками, хотя часто и поступал наперекор их советам), была «редакция», в которой виднейшую роль играли Д. В. Философов (занимавший крайнюю правую позицию в вопросах искусства), В. А. Серов, Л. С. Бакст, Ал. Н. Бенуа (центр), В. Ф. Нувель и А. П. Нурок (крайняя левая группа). Со всеми членами редакции мы уже знакомы – остается сказать несколько слов об А. П. Нуроке.

Редко в мемуарах современников можно найти одинаковую оценку одного и того же человека, в особенности если этот человек хочет казаться не тем, чем он есть. Тем удивительнее абсолютное совпадение

всех в характеристике Альфреда Павловича Нурока, – все разгадали этого кристальнейшего человека, старавшегося прослыть за порочнейшего и развратнейшего циника. «Место мне не позволяет останавливаться, – пишет А. Н. Бенуа, – на характеристике этого великого чудака (употребляю это слово в приложении к покойному другу отнюдь не иронически; я готов и своего кумира Гофмана считать за такового) и отмечу только то, что это Нурок в известной степени заменил в нашей среде позитивиста и материалиста Скалона, чем часто он и бесил нас, завзятых „мистиков“. Он же представлял и начало ультракритическое и отрицающее —„den Alles verneinenden Geist [22] “, позировал на чрезвычайный цинизм, на какую-то сверхутонченную развратность. Запрещенные тогдашней цензурой „A rebours“ [23] Гюисманса, „Les fleurs du mal“ [24] Бодлера, сборник эротических стихов Верлена, романы Шодерло де Лакло, Луве де Кувре и маркиза де Сада являлись самым излюбленным его чтением, и одна из этих книжек всегда торчала у него из кармана. При этом он наивно и потешно старался нас мистифицировать, старался сойти за лютого развратника, тогда как на самом деле он вел очень спокойный, порядочный и филистерский образ жизни. Нурок не прочь был прослыть и за эфиромана, и за курителя опиума, и за растлителя; все замашки его были полны таинственности и того особого выверта, который мы, совершенно зря, окрестили гофманским словом Skurrilitаt [25] . Он же первый нас познакомил с рисунками Бердслея и пропагандировал Фидуса, Стейнлена и Т. Т. Гейне, оказавших такое влияние на все наше художественное воспитание».

22

«Все отрицающий дух» (нем.).

23

«Наоборот» (фр.).

24

«Цветы зла» (фр.).

25

Шутовство (нем.).

Александру Бенуа вторят А. П. Остроумова-Лебедева и Игорь Грабарь. Широкая публика, в том числе и читатели «Мира искусства», не знали имени А. П. Нурока, – он подписывался или своими инициалами, или, чаще всего, «Силэном». А. П. Нурок вместе с В. Ф. Нувелем заведовал музыкальным отделом «Мира искусства», но он же писал и во всех отделах, и особенно по живописи. Статьи, подписанные «Силэном», отличались таким остроумием, такой меткостью и редким сарказмом, так не щадили бездарности и невежества, хотя бы оно было «академическое». Статьи Нурока выделялись своим ядовитым юмором среди общего спокойного тона, были более всех боевыми и создавали врагов журналу. «Сдержанный Философов, – говорит И. Грабарь, – не пропускал слишком отравленных стрел Нурока, находя их выходящими за пределы допустимого озорничества, но и то, что появлялось в печати, было достаточно, чтобы ежемесячно отравлять кровь замороженным знаменитостям от искусства».

Очень большое участие принимал также Нурок в составлении многочисленных заметок «Художественной хроники». Громаднейшее большинство этих заметок появлялось без подписи, и не только теперь, но и тогда, тридцать пять лет тому назад, невозможно было определить их авторов: в составлении их принимали участие все дружные члены редакции – и Дягилев, и Философов, и Нурок, и Нувель, и Серов, и Бенуа, и Бакст… часто заметка была плодом подлинного коллективного редакционного творчества. Вообще говоря, точного распределения обязанностей не было, каждый свободно «залезал» в чужой отдел и, при своей общей большой художественной культуре, везде оказывался желанным гостем.

В первые годы «Мира искусства», особенно тогда, когда А. Н. Бенуа жил за границей, исключительно большую роль играл Д. В. Философов, «сердечный друг» и правая рука Дягилева. Философов заведовал литературным отделом «Мира искусства» и склонен был считать себя если не редактором, то соредактором журнала. Философов так громко заявлял о своем редакторстве, что А. Н. Бенуа хотел вовсе уклониться от участия в журнале: «Диктаторский тон Сережи, – писал он Л. С. Баксту, – не сгладил гадкого впечатления, произведенного редакторской осанкой Димы, хотя он пытался, но тщетно, скрыть ее под ворохами софизмов и парадоксов». Но тот же Бенуа, которому больше других приходилось сталкиваться с Философовым, признает, что последний играл «в продолжение всего существования „Мира искусства“ роль примирителя; Философов же был и истинным „кормчим“; на него выпала и самая значительная часть чисто технической работы по журналу. Дима самоотверженно не гнушался всех мелочей, неизбежных во всяком большом деле; он неустанно следил за типографией и за изготовлением клише, за версткой и правкой, он же подстегивал слабеющую нашу энергию, заботился о полноте портфеля, о своевременном выходе в свет номеров (увы, всегда запаздывавших), он же старался сглаживать недоразумения и лечить раны, наносимые самолюбию сотрудников крутым нравом Дягилева». Заметим мимоходом, что «лечение ран» было немаловажным занятием Философова: «шармер» Дягилев мог так же покорять людей своим шармом, особенно тогда, когда он думал об этом, когда хотел этого, когда ставил себе целью «очаровать» – и очарованные им люди все готовы были сделать для него, – как и ранить самолюбие – не столько из желания обидеть или оскорбить (такого желания у него никогда не было), сколько просто по невнимательности, просто потому, что ему не приходило в голову подумать о других. В качестве примера «лечения ран» Философовым (и Бенуа)

приведем случай с приглашением в сотрудники «Мира искусства» осенью 1899 года талантливейшей русской граверши – А. П. Остроумовой. «Дягилев мне не понравился, – пишет она, – хотя лицо его умно и очень характерно. Но от всей его особы веет самоуверенностью и самонадеянностью безграничной. Как только нас познакомили, он тотчас стал говорить со мной о моих гравюрах и о своем желании, чтобы я работала в журнале „Мир искусства“. Он это сделал в таком тоне и с таким видом, что сразу вызвал во мне оппозицию, я ответила ему сухо и резко, и мы разошлись в разные стороны. Александр Николаевич [Бенуа] и Дмитрий Владимирович Философов старались смягчить нашу взаимную шероховатость (впоследствии при столкновениях, которые не раз возникали между мной и Дягилевым, они брали на себя труд как-нибудь уладить [спор] и уговорить враждующие стороны)». Д. В. Философов имел первые годы несомненное влияние на Дягилева, а значит и на все направление «Мира искусства». Это влияние сказывалось во всем – и в проповедовавшемся Дягилевым культе личности и субъективного критериума, и в литературно-символическом подходе к художественным произведениям, и в национализме, которому, под влиянием Философова, Дягилев готов был принести [в жертву] свой широчайший космополитизм (этот национализм проник даже в «программу» «Мира искусства»), и, особенно, в культе В. М. Васнецова. В 1899 году Дягилев с Д. В. Философовым совершили путешествие в Киев, и Владимирский собор, расписанный В. М. Васнецовым (при участии М. С. Нестерова и М. А. Врубеля), произвел на них такое большое впечатление, что Дягилев, подогреваемый Философовым, стал не только бредить Васнецовым и считать его чуть ли не лучшим русским художником, но и близок был к тому, чтобы принять такой не дягилевский завет Васнецова – отречься от Запада и западного искусства во имя русской самобытности. Статья Дягилева «К выставке В. М. Васнецова» начинается словами, которые долго А. Н. Бенуа не мог простить Дягилеву (как в особенности не мог простить того, что «Мир искусства» открылся репродукциями с картин и с икон Васнецова): «Как со временем будут выделять и сопоставлять типичные для настоящего времени имена Левитана, Нестерова и Серова, так и теперь в нашем представлении тесно объединились крупные имена Сурикова, Репина и Васнецова. Это та группа, которая определила течение всей современной русской живописи». И далее Дягилев говорил о том, что главной заслугой Сурикова, Репина и Васнецова было то, что они «не убоялись быть сами собой» и что «никогда в русском искусстве национальное самосознание не проявлялось так сильно, как в творчестве названных мастеров».

Дягилев не переставал в первые годы петь дифирамбы Васнецову. Что эти дифирамбы слагались под большим влиянием Философова, – в этом нетрудно убедиться: как только слабеет влияние Философова и усиливается влияние Александра Бенуа, так начинает изменяться и отношение Дягилева к Васнецову. В 1904 году он уже совершенно иначе пишет о своем былом кумире, причем не только не щадит упадок Васнецова, но гораздо сдержаннее оценивает и то прошлое, которое вызывало в нем такие восторги: «Васнецов Киевского собора есть прямое продолжение его же „Каменного века“, здесь он характерен и худо ли, хорошо ли (не так когда-то писал Дягилев о Васнецове! – С. Л.), но дает самого себя, выражает с наибольшей силой свои заветные образы.

В дальнейшем интенсивность его творчества падает, и он доходит до той драмы, при которой мы присутствуем теперь на его выставках.

Боже мой, во что обратился этот благонамеренный и умный мастер!

Хорошо, что на выставках и в объявлениях было усердно разъяснено, что мы должны идти смотреть картины „профессора“ Васнецова, но надо было еще прибавить „академика современной петербургской академии“ Васнецова, „модного иконописца“ и знаменитого „изобразителя мадонн“, – тогда уже не оставалось бы сомнения в ужасной гибели еще одного художника.

Я чтил Васнецова и теперь слишком уважаю значение его в русской живописи, чтобы вспоминать о тех убогих религиозных „васнецовских“ композициях, которые вызвала его усталая фантазия для новых храмов в Дармштадте и Петербурге. Его последняя выставка, повторяю, целая драма.

Зато участие его в „Союзе“ – это уже прямо какое-то недоразумение: еще один „витязь на распутье“, написанный точно за неделю до выставки, совсем никуда негодный, и два жанра, как бы с подписью Владимира Маковского…»

Насколько в первом периоде «Мира искусства» было сильно влияние на Дягилева Философова и роль последнего в журнале, настолько во втором усиливается значение А. Н. Бенуа. Бенуа заставляет Дягилева пересмотреть его отношение к явлениям искусства и художникам, отводит его от литературы к живописи и привлекает его внимание к художественным сокровищам России, к ее архитектурным богатствам и к прелести и значительности древней художественной культуры, сказывающимся и в самых простейших предметах житейского обихода. В то же время Бенуа (а также и Игорь Грабарь) растолковывает и читателям, и самому редактору «Мира искусства» современную живопись и, в частности, французских импрессионистов. На первых порах Дягилев отнесся отрицательно к импрессионизму и в своей первой статье 1898 года писал:

«Я должен оговорить, что мне так же непонятна выставленная Рескиным техника, как и техника современных импрессионистов. Я не выношу той замученности письма, от которой раньше всего пахнет трудом и аккуратностью, так же, как и дикой мазни, под которой просвечивает фокус и небрежность. Про достоинства одной говорят, что ее можно рассматривать в лупу, а как качество во второй выставляют фокусное превращение клякс в предметы при известном удалении» [26] .

«Я не выношу… дикой мазни». Вскоре, после того как были написаны эти слова, в «Мире искусства» все больше и больше уделяется места для этой «дикой мазни» и для статей о ней – импрессионистические тенденции становятся столь же значительными и характерными для «Мира искусства», как и его увлечение символизмом, – в этом нельзя не видеть влияния Александра Бенуа.

26

Позволю себе продолжить эту цитату, заключающую в себе развитие одной из любимейших мыслей Дягилева: «Техника должна прежде всего быть незаметной, как будто ее совсем нет. Одна из прелестей пианиста состоит в том, чтобы никем не были замечены побеждаемые им виртуозные трудности. Одной из целей художника должно быть стушевание техники перед эстетическим значением вещей».