Дьявол носит… меня на руках

Корнилова Ксения

«Сколько среди нас ходит мёртвых людей, скрывающих за успехом глубокие душевные раны?» – пронеслась мысль и выплеснулась на тротуары вместе с грязными брызгами.

Надоедливый дождь не прекращался. Огни светофоров бликовали на лобовом стекле, стекали вместе с каплями на капот. Терзающая внутренности боль отпустила – должно быть, залюбовавшись суетой бурлящей в городе жизни. Но стоило только подумать об этом, как она обиделась и впилась с новой силой. Джейден охнул, согнулся к рулю, вильнул влево на встречку, нажал на тормоза, давая возможность для манёвра, вырулил обратно

на свою полосу и шумно вдохнул через сжатые зубы.

Можно было остановиться и вызвать скорую или поехать прямиком в больницу, но перед глазами маячил манящий образ початой бутылки коньяка, оставшейся от события, которое сейчас и не вспомнить. Он не любил пить дома – раздражал укоряющий взгляд «голоса совести», – но сейчас был особый случай: сейчас ему было плевать.

Мест на парковке у подъезда почти не осталось. Пришлось парковаться дальше по улице и тащиться метров двести, опираясь на трясущийся от напряжения кулак, всё ещё приставленный к животу. Зато лифт услужливо распахнул двери, как только кнопка вызова загорелась красным.

– Джей, здарова! – шлёпнулась на плечо чья-то тяжёлая рука.

Стараясь не дышать, чтобы не затопить узкую кабину лифта запахом ядрёного перегара, Джейден обернулся, облегчённо выдохнул и коротко кивнул, увидев соседа с третьего этажа. Вот уж у кого не было проблем с тем, чтобы выпить дома, во дворе или прямо за кассой местного магазинчика. Хозяин жизни с вытянутыми коленками и сандалиями на босу ногу, ничего не скажешь.

– Привет, Стив. Как оно? – голос звучал неестественно, натянуто и пискляво.

– Да ничё. Потихоньку. Моя у родителей – отдыхаю, – в подтверждение его слов в чёрном пакете призывно брякнули стеклянные бутылки. – Зайдёшь?

Облизнув пересохшие потрескавшиеся губы, Джейден на секунду задумался: прозвучало заманчиво, ведь жена не ждёт его раньше завтрашнего дня…

– Не, я пас. Завтра на работу, – соврал он, с сожалением и не без труда оторвав взгляд от манящих силуэтов бутылок, угадывающихся в черноте пакета.

– Как знаешь. Угробит тебя работа. Отдыхать тоже надо, – справедливо отметил Стив и поспешил ретироваться за обитую дерматином дверь, как только лифт проскрипел: «Третий. Этаж».

Доскрипев до девятого, лифт снова распахнул двери, и Джейден буквально вывалился на площадку, согнувшись почти до колен от нового приступа боли. Неприятно копошились непрошенные мысли, навеянные естественным страхом преждевременно подохнуть: надо перетерпеть, пройдёт. Как только станет легче, планы типа «пора бросать» и «надо записаться на реабилитацию» выветрятся из головы.

Дверь заперта на оба замка – дома никого. Бросив в прихожей ключи, Джейден прямо в обуви влетел в гостиную и завалился на ковер, от которого пахло пылью и почему-то лекарствами. Изо рта текла слюна, из глаз – слёзы, и впитывались в длинный толстый ворс.

Он снова завыл, надеясь, что соседи спишут всё на соседскую собаку – та вечно надрывалась по поводу и без. Так почему ему нельзя?

Должно быть, он отключился от боли или просто заснул, как только стало чуточку легче. Когда открыл глаза, за окном была тёмная ночь. Ковер

всё так же пах пылью и лекарством, только теперь добавился запах его собственной рвоты.

Боясь пошевелиться, чтобы не разбудить уснувшую боль, Джейден открыл глаза и, насколько возможно, обвёл взглядом комнату: светло-бежевый кожаный диван, в углу – мягкое кресло с накинутым пледом. Там жена любила сидеть вечерами, что-то писать либо от руки, либо тарабаня по клавишам лэптопа. От кресла тянулось окно, кое-как прикрытое занавесками. Всё, больше ничего не видно.

Длинный вдох, стараясь не раздувать живот, такой же длинный выдох. Смутное беспокойство скребло цепкими лапками, стягивая сон с уставшего тела.

Почему дома так сладостно тихо? Почему «голос совести» до сих пор молчит?

Джейден разлепил ссохшиеся губы, сплюнул налипшие ворсинки ковра, провёл языком по шершавым зубам. Как непривычно было ощущать себя настолько мерзко здесь, где он целых триста двадцать дней в году был примерным семьянином.

Он хотел было позвать жену по имени, но вдруг догадался, что она может спать. Пришла поздно, увидела благоверного в луже блевотины на ковре… Ведь теперь не докажешь, что всё это из-за адской боли, разрывающей внутренности на тряпки. Он не пьяный. Да и не в его это стиле – напиваться до рвоты.

Стараясь сосредоточиться на успокаивающем звуке шелестящих шин, приглушённом закрытыми окнами, Джейден полежал ещё минуту или пять, а может, целый час. Наконец собрался с силами, чтобы встать. Неловко, пошатываясь, цепляясь за диван и запинаясь за развязавшиеся шнурки.

«Пора бросать», – вырвалась-таки уродливая мысль, ударив по самолюбию и уверенности в том, что «всё в порядке, у меня нет проблем».

– Не было такого, – пробормотал Джейден на своё же немое возражение: «Нет проблем, кроме блевотины на ковре и раскуроченных внутренностей». – Не. Бы. Ло.

В гостиной никого. Выглянув в коридор, он прислушался, наивно полагая, что дыхание любимой женщины сможет услышать в любом состоянии.

Тишина. На кухне – никого. И в спальне тоже. Пустая квартира в кои-то веки дышала таким непривычным молчанием, какого он не помнил за все семь лет, что они прожили в этом доме.

– Несса? – еле слышно позвал он, то ли радуясь, то ли тревожась. Агнес Аллард никогда не позволяла себе не ночевать дома. Разве что… были те самые сорок пять дней в году, пока Джейдена можно было по праву считать прообразом кота Шрёдингера: никто, даже он сам, не знал, жив он или мёртв.

Он уже собирался завалиться спать, когда увидел мертвенно-белый листок бумаги на кухонном столе:

«Не смогла дозвониться. С тобой свяжется мой адвокат».

Как много слов, чтобы объяснить одно единственное – развод.

Положив листок обратно на стол, Джейден достал телефон, отключил авиарежим и нырнул в последние вызовы. Как странно. Контакта с именем Несса там не было. Когда они разговаривали в последний раз?

Неудобное, словно неразношенные туфли-маломерки, состояние не отпускало. Он попытался ощутить хотя бы понятную боль, раскурочившую внутренности, но ничего не чувствовал.