Дыхание Голгофы
Шрифт:
Впрочем, ежели подводить итог моего пребывания здесь в госпитале, Мне было грех жаловаться на недостаток внимания со стороны друзей, близких и далеких к собственной персоне. Весточки шли ото всюду, даже от школьных товарищей. И, бывало, по две-три на день. Очаровашка Эмма, всякий раз, доставляя очередное послание адресату, не преминула заметить: «Любят Вас, Гавриил Алексеевич» и хитровато скосив глазки, добавляла: «Наверное, есть за что». Да и едва ли не каждый знакомый командированный в Ташкент мой коллега, считал своим долгом засвидетельствовать свое почтение мне лично, и что греха таить - под рюмку коньяка. И каждый раз – это был праздник!
Письмо, вроде как письмо. Душевно отметился старик. Но, черт возьми, каким-то приторным, где-то не очень искренним показалось оно мне. Я перечитал его дважды на одном дыхании и тревожная мысль всякий раз только усиливалась. Что именно поправимо? Моя нога и связанные с ней проблемы? Трудоустройство? Как он себе это представляет? Значит, что-то есть и еще, а что?.. Впрочем, почерк у бывшего «начпрода» все-таки отменный. В общем все так гладко, да так сладко, аж выть хочется.
Тридцать назначенных начальником госпиталя дней на «заключительный штрих» и доведение служивого до нужной кондиции дали результат. Ребята-инструкторы вложили душу по-моему по полной. На выписке я крепко, хотя и с помощью палочки, стоял на ногах. О костылях можно было забыть. Правда, с парадным мундиром со свеженьким орденом Красной Звезды (подоспел-таки гостинец Чудова) посошок в правой руке не очень монтировался, но, как гласит народная мудрость: «снявши голову по волосам не плачут». Проводы боевого офицера в красном уголке лечебного учреждения хоть и оказались скромны на кулинарные изыски, но все-таки выполнены были со вкусом. Ну, а чувств тем более было пролито много. Особенно, в тостах «за мощь и славу родного Отечества и его героических персоналий». Но то ли главное? Просто эти ребята в белых халатах, черт возьми, мои коллеги, вытащили меня из могилы, да еще и прочно поставили на ноги! А у моей крестной сестрички Эммы глаза были полны слез. И я не понимал, то ли от радости, от сознания выполненного долга, то ли от предстоящей разлуки, теперь навсегда. Наверное, и то и другое. Только прощаясь со мной, она шепнула, нежно прислонившись губами к моей щеке: «Ежели что, я - ваша». «А ежели что – это что? – с глуповатым кокетством спросил я.
– Лучше б вас опять на войну отправили, - вдруг сказала она и лицо ее стало каменным.
– Это чем я вас так прогневал? Спасибо за гуманное пожелание, - все-таки нашелся я и прибавил с тем же кокетством. – Ну да понимаю, чтобы опять вернуться сюда. И видеть вас.
– Вы это поймете позже, - сказала еще эта восточная женщина и исчезла, оставив меня в изрядном недоумении. Благо, тут организовался
Конечно, своими проводами я был бесконечно тронут, а если учесть, что мне подали еще и «персональный» самолет к назначенному часу и вовсе был сражен наповал. Ну, так же не бывает - летит служебный военный борт в Россию, по времени совпадая с моими проводами. Постарались ребятишки на славу. И главное - без афиш, сюрпризом. Из вещей – скромная дорожная сумка с восточными сувенирами – это близким. (Все на вкус Эммы и, разумеется, на мои деньги по положенному аттестату). Кстати, Родина неплохо компенсировала мои боевые заслуги и страдания. Сумма вышла приличная. Денег получилось много, но, вручая мне аттестат, старый служака-интендет заметил сухо с иронией: «Рано, капитан, радуешься. В России тоска. Надолго не хватит».
Провожала меня офицерская братва. Пять человек. Мой лечащий врач. Два командированных из Баграма старших офицера, один из них по поручению командования вручил мне орденок. И еще парочка младших командиров – друзей по госпиталю.
У трапа дернули по наперсточку коньяку. Обнялись. И вот уже взмах руки: «От винта». А попросту «прощай Ташкент», «прощай Афган». Я припадаю к иллюминатору и вдруг вижу рядом с ребятами Эмму. Успела-таки к отлету. Она что-то кричит мне, но все штрихует рев моторов. И я читаю по губам, точнее пытаюсь прочитать, и у меня получается: «Я буду ждать».
Рев моторов усиливается. И вот уже качнулось крыло, самолет вырулил на взлетную полосу. Еще мгновение и легкий отрыв - и перед глазами такое вдруг бездонно-синее майское небо. Я жмусь к иллюминатору и вижу там, внизу, уже далеко-далеко маленькие фигурки людей – моих провожатых. И мне кажется, офицеры взяли под козырек. Прощай, армия!
<p align="center">
<p align="center">
3
В Москве пересадка. Если раньше я приезжал в столицу с «волнующим чувством бесконечной прелести очарования», то на этот раз я видел перед собой чужой, неухоженный город, серый от изобилия походных масс, толчеи и бестолковости. И это в май! Всеобщая базарщина тупой своей неопределенностью угнетала взгляд – просто на лица моих славных соотечественников возлегла печать такой вселенской озабоченности, что хотелось выть. В подземных переходах попрошайки всех мастей. Все больше инвалидов военных действий и настоящих и прошлых, в старых гимнастерках или зачуханном комуфляже. Но непременно с медалькой. Впрочем, от них несет не состраданием, а скукой. Тут я был, спокоен – такие формы не для моего душевного менталитета. Этому маскараду я знал настоящую цену. Зато красный цвет кумача под гигантским портретом Горбачева на очередном проспекте вызвал во мне странное чувство, то ли лубочной забавы, то ли детали психоза. И вот так, бегло суммируя все вОкруг, напрашивался сам собой вывод: « Мы там воюем, а держава если еще не блюет, то определенно находится в предблевотном состоянии».
В магазинах все та же толкотня, безумные очереди. При одной только мысли войти внутрь у меня перехватывало дыхание. У входа в метро все во что-то играют. И с государством и меж собой.
– Эй, служивый, поставь монету, - зазывает меня розовощекий удалец в кожанке. – Поставь, не скупись.
– И получу живопись? – весело отзываюсь я.
– А ты поставь. Рискни. Кто не рискует, сам знаешь…