Дыхание земли
Шрифт:
Я шагнула к нему, глаза у меня сузились от ярости. Я знала, что когда на меня накатывает такой гнев, мое лицо приобретает поистине устрашающее выражение, а глаза мечут молнии. Так случилось и сейчас: Бельвинь, при всей его наглости и бахвальстве, невольно попятился.
– Да я убью тебя, прежде чем ты там таверну откроешь! Такие грязные ублюдки, как ты, никогда не будут владеть башней. Я разрушу ее до самого основания, разберу по камешку, а всю землю вокруг, пядь за пядью, засыплю солью, но ты ничего не получишь!
Я чувствовала такую ненависть
– Прочь отсюда, убирайся! Проваливай, ты, ублюдок, чтоб я больше тебя не видела.
На миг я заставила струсить этого сильного, упрямого мужика. Он попятился шагов на пять по тропинке, потом остановился, опомнился, понял, что имеет дело только с женщиной, и в сердцах плюнул.
– Посмотрим, что вы сделаете со своей спесью, когда будете бродить по Бретани, протягивая руку за милостыней!
Я по-прежнему смотрела на него горящим, ненавидящим взглядом. Он неловко повернулся и зашагал прочь, на ходу надевая шляпу, Я провожала глазами его плотную фигуру, прихрамывающую походку, толстую дебелую шею. Внутренне я вся была напряжена – как струна, готовая лопнуть. Все фибры моей души, каждая клетка тела были преисполнены почти животной ненависти к этому человеку.
Но когда он скрылся из глаз, что-то во мне оборвалось. Почти в обмороке я упала в сырую траву, спрятала лицо в ладонях. И зарыдала.
Во мне словно разом исчезли все силы. Я ясно, очень ясно ощутила свою неспособность к сопротивлению. Я была крайне измучена. Хоть бы сейчас умереть! Умереть, лишь бы меня оставили все эти заботы! Это хозяйство, эти мучительные мысли о девятнадцати тысячах, которых неоткуда взять!
Захлебнувшись слезами, я подняла голову. Солнце стояло уже высоко в небе; еловый лес, спускавшийся по склону, издавал горячий и сильный аромат. Приятный запах хвои, болотистой почвы и влажной приозерной травы наполнял воздух.
Это был запах Бретани, запах моего края. Края, где находился Сент-Элуа. Края изумрудной травы, вечных туманов и безбрежного моря лесов…
Вытирая слезы, я вспомнила, как жила здесь раньше. Как великолепен был парк в Сент-Элуа – полузаросший, таинственный, почти дремучий, он напоминал мне парки из романов мадам Радклифф с их вечными ужасами… Но ужасы для меня начались позже и не здесь, не в Бретани.
Мне было лет двенадцать, когда я с жадностью любознательного ребенка вглядывалась в многочисленные портреты де ла Тремуйлей, висевшие в Сент-Элуа, читала старинные хроники… И мне было шестнадцать, когда я по-настоящему полюбила здешние леса – сырые, свежие, с вечным стрекотом пересмешников и ароматом сосновой смолы. Мне было шестнадцать, да, только шестнадцать, и для меня все начиналось здесь! В этом краю! В Сент-Элуа!
Стиснув зубы, я подумала: «Лучше умереть, чем отдать это Бельвиню. Я не предам ни одного камня Сент-Элуа. Я люблю эту землю и то, что осталось от замка… К тому же уступить – это значило бы не просто разориться. Это была
Конечно, появилась у меня мысль, если уж выбирать, то лучше отдать предпочтение герцогу, а не Бельвиню. Возможно, Маргарита права. Возможно, в подобном самоотречении и состоит гордость. Я поднялась, вытерла слезы, отряхнула юбку. Нужно возвращаться в Сент-Элуа. И объявить всем о своем решении.
Я застала Маргариту за плитой; она варила гороховую похлебку на обед.
– Послушай, – сказала я, – где-то у нас был кусок хорошего беленого сукна.
– Да он и есть, – ответила она настороженно. – Что вы хотите делать?
– Ну-ка дай мне его сюда.
Сукно было грубовато для дамского изящного платья, да еще для такого случая, как венчание. Я провела по ткани рукой. Нет, платье все же выйдет вполне сносное. Герцог к тому же должен знать, что у меня ничего нет.
– Придется поторопиться, – сказала я вслух. – Он приедет уже послезавтра…
– Вы… вы выходите замуж за господина герцога? – вырвалось у Маргариты.
Я не ответила, но все и так было ясно. У Маргариты хватило такта не проявлять радости и не поздравлять меня.
– Так что же вы меня не попросите помочь, моя милочка! – воскликнула она деловито. – Вы за кружева беритесь, а уж платье я сама скрою!
Я была слегка сердита на нее, но от помощи не отказалась. У меня был моток хороших шелковых ниток, из которых можно связать отличные кружева «шантильи». Я села вязать, обдумывая фасон платья. У меня было достаточно ума, чтобы понять, что при всех ухищрениях ткань будет выглядеть бедно. Следовательно, лучше обойтись без ухищрений. Лучше намеренно сделать платье строгим, простым, как во времена античности, – кстати, я знала, что именно это сейчас модно в Париже…
Я отвыкла от вязания, и скользкая нитка соскакивала с крючка, но я не отступала, охваченная почти исступленным упрямством. Маргарита делала свое дело, ничего не замечая.
– Ничего, – проговорила я даже с некоторым злорадством, – если господину дю Шатлэ желательно сделаться несчастным, так и быть, мы предоставим ему такую возможность!
На следующее утро платье было готово. Оно было вовсе недурно на вид и, бесспорно, лучше всех моих остальных нарядов, но я не стала даже примерять его. Сам его вид был мне противен. Я выгладила его и повесила в угол, тщательно завесив тряпками.
Меня волновала только реакция Жанно. Но, понимая, что у меня не хватает мужества поговорить с ним, я вовсе отказалась от разговора. Лучше положиться на судьбу и подождать, пока мой сын сам все поймет. В конце концов, я это делаю ради него.
Маргарита взяла эту миссию на себя. Уже за ужином я поняла, что все уже знают о предстоящем событии. Дети поглядывали на меня с робостью. Аврора почти не разговаривала. Да мне и самой кусок не шел в горло.
«Грустная это будет свадьба, – подумала я мрачно, – в этом нет никаких сомнений».