Дым под масками
Шрифт:
И наконец – что они точно подружатся.
В тот день Хезер выставили из приюта. Она рассказывала, что для «тихонь» был какой-то другой приют, который называли «Гнездом». Рассказывали, что там дают образование, кормят каждый день, а потом находят хорошую работу. Но для таких, как Хезер не было ни образования, ни работы. Она не попала в «Гнездо» в десять лет, а через четыре года ей выдали удостоверение, зеленую банкноту в пять тайров и пожелали счастливого пути.
Штефан из своего приюта сбежал. Хаайргат был аграрной страной, сельским придатком Кайзерстата. Штефану могли сколько угодно рассказывать о прелестях
В день, когда он познакомился с Хезер, Штефан как раз устроился в небольшую контору коммивояжером. У него была форменная, битая молью каракулевая шапка, украденная в кабаке куртка с вышивкой на воротнике, а еще он умел плясать чардак. О последнем он, слегка растягивая гласные, и сообщил нанимателю. Ему выдали демонстрационный набор – чемодан с крошечным сервизом, репликой Альд-лазури из альбионских каталогов. Он звал женщин «хольгем», а мужчин – «ур», на него смотрели с жалостливым презрением и ничего не покупали. Штефан плелся в контору сдавать набор, надеясь, что ему выплатят хотя бы пару монет за отработанный день.
Сейчас, когда Штефан мог продать даже воздух в бутылке, а Хезер не выходила из комнаты, не замазав еле заметные синяки под глазами, вспоминать об этом было смешно.
Он смирился с ее легкомысленностью, а она – с его бесцеремонностью. Она отрастила волосы и раз в месяц пропитывала каким-то составом, чтобы сильнее вились. Он, наоборот, волосы сбрил, отпустил бородку-якорь и усы, которые подкручивал перед переговорами и когда нервничал, и забывал об этом в остальное время. Зрителям нравилась и маленькая наглая Хезер и импозантный Штефан. Прошлое скрывалось под прожитыми годами, костюмами и гримом, но в такие моменты он всегда вспоминал перепачканную юбку и синяк Хезер.
…
Солоухайм затих на следующие сутки. По улицам ходили вооруженные люди в черных масках и с серебряными аксельбантами в виде змей, а из аэрофонов непрерывно звучал гимн Морлисса. Иногда раздавались выстрелы. Один, предупредительный, был в раму их окна – Штефан приоткрыл занавеску, а по улице как раз шли несколько десятков солдат.
Штефан с Хезер не выходили из квартиры и больше не открывали окна. Вито не появлялся, Штефан нервничал, Хезер, трезвая и злая, металась по комнате, пытаясь упаковать одежду, потом выбрасывала одежду, начинала паковать реквизит, а потом вытряхивала все на пол, ругалась и пинала коробки.
Штефан, чтобы отвлечься, достал из камина журнал, смел золу и снова попытался вывести из цифр хоть малейшую надежду.
Проблемы начались, когда их покинул шталмейстер, иллюзионист Томас Даверс. Антрепренер Штефан пытался удержать его, но без особого энтузиазма – Томас сочувствовал повстанцам и уже давно в их фургоне появлялись пассажиры или груз, о которых нельзя было спрашивать, а в счетах то появлялась максимально лаконичная графа «на расходы», суммы в которой иногда превышали их заработок, то, наоборот, скромно чернела приписка «прочие доходы». Впрочем, «прочие доходы» исчезали так же таинственно, как появлялись.
Но главная проблема, конечно, была не в потере ведущего. Хезер уже давно вела представления,
Теперь умирала Пина, Вито не было видно уже несколько дней. В Гардарику уехало больше персонала, чем артистов. Штефан рисовал размашистые спирали поверх расчетов и думал, что скоро придется вспоминать, как копать картошку, или, что еще хуже – плясать чардак.
Из-за подпольной деятельности Томаса Штефану никак не удавалось накопить на экраны и проекторы, а запретить Томасу тратить деньги он не мог. Хотя бы потому, что когда-то именно Томас привел их с Хезер в цирк. Хезер как раз научилась гадать, а Штефан зазывал народ и следил, чтобы ей больше не ставили синяков. Огненно-рыжую шевелюру и мечтательный синий взгляд Томаса он заметил в толпе безошибочно, вцепился в обшлаг его сюртука и уговорил зайти в палатку.
Томас тогда был моложе. Тесс Даверс, его мать, еще не пересела в инвалидное кресло и была лучшим униформистом Кайзерстата. Это они собрали артистов, придумали номера и костюмы, они сделали труппу успешной. Антреприза «Вереск» была Томасом и Тесс Даверс, а Штефан с Хезер, взявшей ее имя – наследниками, и, видимо, не слишком достойными.
Все это ясно читалось в исчерканных спиралями числах.
Он просматривал кредитные сводки, печатавшиеся в газетах. Самые выгодные условия были, как всегда, во Флер, но чтобы поехать во Флер и взять там кредит требовалось сначала не умереть в Морлиссе и подбить все счета, чтобы было, что показать банку.
Он подсчитывал убытки от потери оставшихся костюмов и оборудования. Впрочем, осталось одно старье, и везти его в Гардарику выходило дороже, чем купить новое.
Он вполголоса, на родном языке, материл владельцев морлисского завода, не плативших зарплату рабочим, морлисское правительство и совсем немного – Томаса, который с чего-то взялся им сочувствовать.
И еще, очень тихо, припоминал Пине что означало ее имя на его языке. Он сразу сказал ей, что тот офицер с грустными глазами такой грустный потому что уже одной ногой в могиле, а не от тонкой душевной организации, но разве темпераментная, черноглазая Пина когда-то кого-то слушала.
Ночь прошла спокойно, и Штефан успел понадеяться, что все и вправду обойдется.
Взрыв раздался когда начала тускнеть непроницаемая предрассветная тьма.
Грохот был такой, что проснулась даже Хезер. Штефан выпутался из одеяла и ее объятий, медленно встал и отодвинул занавеску. Стекло уцелело, но пошло трещинами.
– Ну что, кедвешем, может все-таки поезд? – вкрадчиво спросил он.
Канарейки бестолково метались в проволочных клетках. С улицы слышались частые хлопки открывающихся окон, а потом – одно протяжное, грозное «у-у-у». Над крышами виднелось зарево пожара, качающееся где-то у порта.
Второй взрыв был слабее и раздался со стороны ратгауза.
– Штефан… – пробормотала Хезер, уже успевшая одеться. – Что происходит?
– Я тебе еще вчера сказал – революция, – огрызнулся он. – Стрельба, взрывы, массовые казни, дурачки с флагами, про которых потом во Флер будут книжки слезливые писать. Ну что, мы едем?!