Дым под масками
Шрифт:
– Беги, дура!
Потому что над толпой горит дирижабль. Потому что солдаты стреляют с крыш, и с земли тоже стреляют, потому что в Солоухайм есть чародей, умеющий насылать непроницаемую черноту, которая не страшна солдатам в черным масках, они видят, видят каждого, и как дирижабль горит над толпой, и Хезер не должно быть там, где…
– Все хорошо. – Ледяная рука легла ему на лоб, оборвав потревоженный лихорадочный ворох мыслей. – Тебя вытащили. Даже домой привели…
Хезер убрала руку, и там, где она прикасалась еще целую
– Не нашел, – коротко бросил Штефан, по-прежнему не открывая глаз.
– Его уже вряд ли кто-нибудь… – тихо ответила Хезер, помогая ему приподняться и прислоняя к его губам прохладное стекло стакана. – Тебя мальчик привел, рыженький такой. Очень торопился от тебя избавиться, но ему Бен сказал довести «херра циркача» до дома.
Он почти не слышал, что она говорит, и его это мало волновало. Потому что в стакане была вода, и когда она кончалась, Хезер наливала еще. А в воде, судя по привкусу, были капли, постепенно рассеивающие головную боль. Вот это имело значение. А все остальное, если у них над головой не горит дирижабль – нет.
– Я что, сам шел? – все-таки спросил он, в тягостное мгновение, что она наполняла стакан.
– Шел, даже ругался, – вздохнула она.
– Отлично, – Штефан вылил на ладонь остатки воды и попытался промыть глаза.
– Нет, не надо! Я тебя мазью от отеков намазала, ты бы рожу свою видел…
– Я не могу увидеть свою рожу, Хезер, потому что ты просишь меня не открывать глаза, – проворчал он, ощупывая лицо кончиками пальцев. Кожу действительно покрывал слой подсохшей мази, а на носу обнаружилась странная проволочная конструкция.
– Судовой врач сказал сломали, – подтвердила она. – Ты теперь будешь кривоносый и храпеть.
Он хотел огрызнуться на ее неловкие попытки шутить, но потом осознал весь смысл сказанного и почувствовал, как ужас спазматически сжался в животе.
– Какой врач?!
Мир продолжал качаться. Штефан несколько секунд убеждал себя, что его просто мутит, и что это просто невозможно. Что он слышит, как мечутся в клетках канарейки, и что если открыть глаза – увидит те глупые обои в цветочек в их спальне.
Но долго обманывать себя не получилось – мир действительно качался.
– Судовой, – безжалостно подтвердила Хезер. – Там, на улице началось… Все стреляют, вопли, трупы, пожары, взрывы, соседка сказала, что уже началось мародерство. На дереве у нас перед домом мужика повесили, так он наверное до сих пор там висит… Ты без сознания валялся, жрать нечего, из лекарств дома микстурка от головной боли и успокоительное, я тебе их на всякий случай и дала. Наверное, надо было поменьше, вдруг ты из-за них не просыпался…
Она говорила спокойно, не оправдываясь и не торопясь. Штефан очень старался на нее не злиться, в конце концов умница Хезер иногда выключала голову в самый неподходящий момент, но на этот раз почти
Правда, он не представлял, как она дотащила его и канареек до порта, и как договаривалась с капитаном.
– Мне помогли, – отозвалась она на его мысли. – Потом пришел еще один мальчик. Бен где-то бегал, но сказал, что нас нужно доставить в порт. Договорился с капитаном парохода, что он нас возьмет на борт… Мальчик, как там его… в общем, помог добраться.
– И мы на пароходе, – вздохнул Штефан.
– Да. Так получилось.
Теперь, когда пропала необходимость убеждать себя, что звуки тоже рождает больное сознание, Штефану пришлось признаться – мир не просто качался. Он гремел и выл.
Впрочем, пока фабрики не стали, Солоухайм тоже выл и гремел.
– Дай воды, – попросил он.
В каюте явно было светло, потому что полумрак под веками был вполне уютным, но после колдовской темноты на площади Штефану меньше всего хотелось дальше оставаться слепым, чтобы там ни было с его рожей.
Глаза пришлось промывать тщательно – охлаждающая мазь немилосердно жгла. Хезер помогала уголком мокрого платка, и в конце концов он смог открыть глаза и оглядеться.
Он ошибся. Это была не каюта – он лежал на наваленных друг на друга мешках. Вокруг – ящики, бочки, другие мешки. Единственная лампа была в руках Хезер – свернутая и засунутая в банку светящаяся лента.
– Мы что, в трюме? В… трюме?!
– А в каютах мест не было. Нигде не было, капитан какие-то запчасти везет огромной партией, – пожала плечами Хезер. – Да ты не переживай, Кайзерстат скоро, там в порту сойдем, купим билет на поезд… или дирижабль. И до Гардарики.
Штефан почувствовал, как при слове «дирижабль» снова подступает тошнота. Впрочем, говорить Хезер, что еще немного и им придется ходить исключительно пешком, он не стал.
– Мы потеряли экипаж, – продолжила она, расправляя юбку. – И все барахло, конечно, но я забрала самое важное. Ну и твою сумку, не переживай.
Ему даже не понадобилось спрашивать, что именно Хезер считала «важным». Походная клетка с канарейками стояла неподалеку.
– А где… крысы?
– Капитан сказал, что с крысами не пустит, – печально ответила она, и в ее голосе было куда больше скорби, чем когда она рассказывала об умерших людях. – Пришлось отпустить.
Где бы они ни останавливались, Хезер всегда кормила крыс. И из каждого города забирала по одной, особо привязавшейся. Если бы крысы не дохли и не сбегали – для клеток приходилось бы покупать отдельный фургон.
– Ты не знаешь… много людей погибли? – спросил Штефан, глядя в низкую темноту.
– Очень, – ответила Хезер. – Очень много… Мальчик по пути рассказал, что им удалось убить чародея, который вас ослепил. Что они с друзьями помогали людям, что тебя нашли… такой увлеченный. Глаза горели.