Дыра
Шрифт:
– Ведь можно узнать законы, по которым движутся планеты?
Кладовой кивнул:
– Можно. Планеты подчиняются, в сущности, очень простым законам. Их основы были известны тысячелетья назад. Человек, чью книгу вы держите, сделал большую но, в сущности, не сложную работу... для тогдашнего уровня; сейчас это едва ли возможно... И этой работы хватило для того, чтобы открыть законы движения планет. Человек неизмеримо сложнее.
Квакин отрицательно покачал головой:
– Уровень, на котором работал этот человек, в наших краях превзойден неизмеримо. Так же, как он измерял положения планет, мы можем измерять человека. Мы открыли, что каждая
– Чего же они хотят?
– Обычно - совсем не того, что придумывали про людей изобретатели идеальных обществ. И вообще всех и всяческих идеалов... Они хотят, чтобы как можно чаще и как можно сильнее мы чувствовали, что живем. Хотят, чтобы мы действовали, добивались своего, умели сильно хотеть. Живое существо совершенствуется, только преодолевая препятсвия. Поэтому природа сделала так, что счастье - это только осуществлние сильного желания. Это все знают. Но по каким-то причинам девять человек из десяти никогда не чувствуют сильных желаний.
– Нужны ли сильные желания тем, кто всю жизнь выращивает картошку за картошку же?
Квакин усмехнулся:
– В этом -то все и дело! Люди обычно живут так, что спрос на способных всю жизнь делать одно и то же за скромную плату очень высок! Или не совсем одно и то же, но с почти одним и тем же результатом. Я вот, к примеру, совершенно этого не могу! И на меня почти не было спроса! Пришлось самому как-то устраиваться... Иногда я завидовал тем, кто так может. Попинал ботву, пришел домой, поел, выпил пива, глядя на выступления шутов, и отрубился. Утром проснулся - пошел работать. Вечером - все то же самое. Включился - откючился, включился - отключился... И никаких вам желаний, никаких чувств, никаких конфликтов. Если бы такими было 99 процентов людей, общество стало бы идеальным.
Он заметил, что Кладовой посмотрел на него как-то особенно:
– Тогда наше общество является идеальным...
С полминуты Квакин молчал, все также держа книгу в руках.
Потом сказал:
– Как жаль, что я и полчаса в день не смогу читать! И даже не знаю, смогу ли прийти сюда еще раз!
– Тогда пойдемте дальше. Содержимое двух остальных комнат можно воспринять очень быстро.
Подсвечник с семью свечами переместился за следующую дверь, и Квакин оказался среди картин.
– Сейчас будет светлее, - сказал Кладовой, - без хорошего света тут мало что можно увидеть.
Свет появился, и Квакин увидел.
Картины были самые разные. В основном - пейзажи и портреты.
Едва глянув на них, Квакин впал в легкий ступор. Потому что с полотен на стенах на него смотрел мир, о котором он начал уже забывать. В этом мире все было на совершенно другом уровне, чем в ставшем привычным мире первого уровня Ноосферума. И в то же время - мир полотен был выше и того, к которому Квакин привык за всю свою жизнь.
Например, здания. Квакин привык к тому, что дом - это серая прямоугольная коробка. Иногда его могли покрасить в какой-нибудь другой цвет, но он все равно старался
Или лица. Квакин тотчс вспомнил свой сон в тот день, когда оказался здесь. У персонажей этого сна были очень похожие друг на друга лица. Тогда он не обратил на это внимания, но сейчас вспомнил вдруг совершенно отчетливо. Все - какие-то никакие. Ни формы, ни содержания. Невозможно было представить, что их обладатели имеют еще хоть одну функцию кроме той, о которой они так откровенно ему сообщили.
Лица на полотнах казались живыми. Да, именно так! Живыми, хотя имели два измерения а люди, которым принадлежали они, покинули мир столетья назад. Потому что за этими лицами чувствовалась душа. Разная. Квакин заметил, что Кладовой собрал вместе лица, которые отражали какую-то очень заметную, но не сразу угдананную Квакиным способность. Он думал этак и так, стараясь представить - что он сам чувствовал бы с таким выражением лица? Потом подумал - он чувствовал бы радость; это - способность радоваться. И потому лица на этих потретах казались ему такими непохожими ни на то, что он видел на первом уровне, ни на все остальное, что видел еще.
– Я понял, - сказал он, - пойдемте дальше.
Снова свет поплыл в соседнюю комнату и усилился, когда Пылеед провел горящей свечей по ожидающим зрителей негорящим.
И тогда Квакин увидел скульптуру.
Он сразу подумал - неспроста Кладовой поместил ее в самом финале своей трехкомпонентной экспозиции. Книги были универсальным вступлением, обращенным к интеллекту но так, что готовили к новым эмоциям. Картины переводили на эмоциональны уровень, совершенство которого реже для человека, чем соверенство интеллекта. Скульптура в крайней комнате содержала ответ на все вопросы. Особенно на те, которые - Квакину это было ясно уже совершенно - люди обычно не догадываются задать.
Каменная, предположительно - мраморная скульптура изображала леди, в человечкский рост, стоящую на совсем невысоком постаменте. На каблуках, подумалось Квакину, хотя никакой обуви на ней не было, просто постамент чуть поднимал ее над полом. Темный мрамор интригующе диссонировал с европейскими чертами. Фигура была задрапирована единым куском ткани, свободно накинутом и так облегающем, что линии тела просматривались совершенно отчетливо. Техника скульптора была столь же высока, сколь идеально сложение его модели - Квакин тут же припомнил лучшие античные образцы. Только эта была выше типичной мраморной гречанки, ноги и позвоночник казались длиннее, и лучше были проработаны мускулы - очень легко, но заметно. Леди смотрела на него вполооборота, словно шла куда-то - одна нога опиралась только на пальцы - но зритель окликнул ее, и она, приостановив шаг, с готовностью обернулась.
Да, обернулась - но странная, почти шокирующая, недобрая и всезнающая улыбка озарила при этом ее лицо. И от того четры ее, очень правильные, крупные, резкие, становились совершенно живыми и - Квакин почувствовал это мгновенно - неудержимо желанными. И кто-то сказал ему его голосом: ты позвал свою судьбу - и вот, она обернулась к тебе...
Квакин не понял и не мог вспомнить потом, сколько простоял неповижно, в молчании, в той же позе, в которой увидел ее.
Потом он пришел в себя и сказал: