Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы
Шрифт:
Ф и з д е й к о. Да, да — чем искусственней психика, тем больше страха перед собой. Ты затащил меня на вершину, и там я сдохну от ужаса, уже не в силах спуститься вниз. Больше на меня не рассчитывай, Готфрид. Сам я тоже не выкручусь, но что с того — я старик. А вот тебя мне жаль, мой мальчик.
М а г и с т р (вставая). Это просто невыносимо. Вместо того чтоб быть моим медиумом, он сам, как колдун, сделал меня другим.
Ф и з д е й к о. Да — всем нам кажется, что мы знаем, кто мы такие. А я вам говорю: мы знаем об этом ровно столько, сколько знают о себе какие-нибудь микробы, эфемеры-однодневки. Мы исчезаем, как они — и остаётся от нас почти то же, что и от них. Бояре мои погибли — как вассалы они были недостойны меня. Мы одиночки,
Д е р Ц и п ф е л ь (с трона). Встать! (Бояре встают как один.) Равняйсь! За дверь шагом марш!
Бояре выходят строем, отмахивая бердышами.
М а г и с т р. Вот это дисциплина! Даже трупы нам послушны. Эта мысль оживила меня. Разве сие недостаточно странно, чтоб оправдать даже наш упадок?
Ф и з д е й к о. Странность — тоже не абсолют. Она зависит от индивида, который дает ей возможность осуществиться. Этот шут, Дер Ципфель, по-моему — воплощенная серость. Что бы он ни сделал, это лично для меня — всего лишь вульгарный «трюк». (Мрачно.) И у меня, с моей искусственной, железобетонной, par excellence [72] современной личностью, есть некий предел.
72
по преимуществу (фр.)
Д е л я Т р е ф у й. Ты современен — только чей ты современник?
Ф и з д е й к о (встает, смеясь). Я современник взрыва сто пятьдесят шестой звезды в туманности Андромеды. Современность в физике — фикция. Что уж говорить о проблеме произвольного перемещения культур в историческом времени!
Д е л я Т р е ф у й. Этим своим изречением вы меня окончательно пригвоздили.
Садится и утирает салфеткой пот со лба.
Я н у л ь к а (подбегая). Я спасу тебя, мой герцог. Знаю, с Готфридом будешь биться только ты, причем за меня. (Физдейко.) Это ему Магистр меня отдал для завершения эротического образования. Якобы от большой любви. Ха, ха, ха! Пускай теперь за все ответит.
Ф и з д е й к о. А — делайте, что хотите — я должен немного поспать.
Снимает корону и ложится на пол между столиками, завернувшись в свой пурпурный плащ.
Г е р ц о г и н я. Но при условии, что мадемуазель Физдейко все-таки вернет мне моего мужа. Франция тоже, вероятно, оскотинится еще при нашей жизни, и тогда — кто может стать лучшим французским Физдейкой, чем он?
М а г и с т р. Сегодня я на все согласен. Если вы своего добьетесь, может, найдется наконец и какой-нибудь литовский де ля Трефуй. Одно меня тревожит: ведь чтоб создать ситуацию вроде этой, нам вовсе не требовалось целое государство, со всей его коммерцией, промышленностью и так далее, и ни к чему была та адская работа, которую проделал Йоэль Кранц. Хватило бы и комнатушки в какой-нибудь третьеразрядной гостинице. Не превосходит ли фон того, что на нем появилось?
Д е л я Т р е ф у й. Максимум излишеств: создать фон ради фона и не показать на нем ничего. Внутренняя жизнь, ее вершины и бездны независимы от степени богатства, власти и успеха.
М а г и с т р. Подобные утешения хороши для таких макроподов, как вы, господин Альфред. Чтоб этот взгляд обрел реальность, надо быть святым. Но ни вы, ни я — не святые. Я принимаю удар в сердце: сам себя боюсь, как никогда до сих пор не боялся никакого призрака, ни даже самой
Д е л я Т р е ф у й. Ну же, Магистр: сразимся — кто кого переглядит! (Янульке) Ручаюсь, этот поединок для него гораздо опасней, чем если б мы бились на шпагах, стрелялись или даже пускали друг в друга депрессивные газы фон Плазевица. (Магистру.) Посмотри мне в глаза, ты, добренький маленький современный человечек — и вспомни о наших разговорах пятилетней давности — я был тогда почти ребенком...
Рассвет все яснее. Магистр шатается и ищет рукою опоры. Хватается за стул.
М а г и с т р (упавшим голосом). Не могу устоять. Мне кажется, одного тебя я люблю в этом ужасном пустынном мире. Я бедный, слабый человек, обуреваемый противоречивыми, но вполне обычными чувствами.
Д е л я Т р е ф у й. Амалия, отведи Магистра в нашу спальню и сразу возвращайся за Янулькой — придет и ее время.
Магистр, весь обмякший, выходит, ведомый Герцогиней.
I У р о д. Ну — теперь наш черед.
Слезает с трона. За ним Второй Урод. Дер Ципфель продолжает сидеть на троне. Подставки Уродов висят на них, как юбочки, обнажая обтрепанные, рваненькие, несколько куцые брючки и босые ноги.
I I У р о д. Кофе — кофе и ликеров. Названиев не знаем — лишь бы было подороже.
Я н у л ь к а. Значит, вы то, за что я вас приняла — просто символы крайнего убожества предрассветных иллюзий.
I У р о д. Никакие мы не символы. Никому, даже нам самим, не известно — кто из нас женщина. Мы ждем нового грехопадения. Мы — замкнутый в себе мир абсолютных, но обезображенных идей. Пятая действительность как таковая — нонсенс, она всего лишь — последняя маска гибнущих аристократов духа. Кофе! Кофе!
Оба садятся за столик княгини Эльзы.
Я н у л ь к а. Выходит, даже на вас уже нельзя положиться? Эти ваши босые ноги и драные портки омерзительны. А я-то считала вас живыми полубожками, кем-то не от мира сего. И что от всего этого осталось?
Де ля Трефуй подает Уродам кофе.
I У р о д (наливая). Сверху мы, кажется, еще довольно странные.
Я н у л ь к а. А потом выяснится, что и вверху — тоже не то. Ах, как неприятно! Мама, я возвращаюсь к тебе — в безысходную нищету. Хочу все начать сначала.
Э л ь з а (спокойно). Слишком поздно, дитя мое. Твой дед рассказал мне обо всем. Ты без брачного обета уступила коварным домогательствам Магистра. Ну и вступай себе в его свиту. (Пьет кофе.)
Я н у л ь к а. Неправда! Я до сих пор полудевственница. Впрочем, это детали. (Герцогу Альфреду.) Так может у одного тебя хватит смелости. Бейся с кем хочешь — только не кто кого переглядит. Покажи, на что ты способен. Мне чудится в бездонной пустоте фигура неведомого рыцаря без лат — пускай во фраке, пусть он будет хоть альфонс, хоть вор, лишь бы в нем была простая человеческая смелость, а не самоубийственное, трусливое ожидание счастливого случая под маской искусственного «я».
Входит Г е р ц о г и н я.
Д е л я Т р е ф у й. Проблемы эти не достойны моего будущего. Я никогда не верил в готфридову абракадабру, но когда случай подвернулся, тоже завел мирок — может, не столь фантастичный, зато более реальной. И туда я не дам войти никому, даже будущей жене — ты еще не знаешь, Янулька, что я намерен посвататься к тебе официально... (Герцогине.) Все готово?
Г е р ц о г и н я. Да. А теперь, Янулька, иди спать и не верь ничему, что говорит Альфред. Я тебя посвящу во всю утонченность этих господ. Звучит омерзительно, да ничего не поделать. Ты наконец перестанешь считать жизнь горячечным бредом.