Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

Виткевич Станислав Игнацы

 

Занавес

 

Конец первого действия

Действие второе

Начинается мрачный осенний вечер. Чаща девственного елового леса. Сквозь темную зелень кое-где проглядывает покрасневшая рябина. Громадные деревья. Чудовищные мхи и грибы: белые, желтые, красные. Слева, вблизи рампы, параллельно ей стоит фантастический шалаш. Широкая дверь открыта. Внутри горит огонь. Время от времени сквозь крышу валит дым. В дверях на высоком пороге сидит Распорядитель сеансов, Д е р Ц и п ф е л ь. Справа на срубленном стволе

сидит Ф и з д е й к о, одетый Лесным Старцем. Белая, с бледной прозеленью, одежда. Подле него Я н у л ь к а, одетая Лесной Феей, перебирает в решете чернику. Справа два У р о д а на своих подставках [70] .

70

Подставки можно сделать кринолиновые — чтоб обручи давали актерам возможность вставать и садиться (Прим. авт.)

 

Ф и з д е й к о. Стало быть, на время мне удалось отсрочить катастрофу. Трудно впавшему в детство — скажу откровенно — почти выжившему из ума старцу перейти вдруг такие границы, разглядеть такие перспективы.

Я н у л ь к а. А я думаю, они сами запланировали наше бегство накануне коронации — как один из пунктов программы. Это предположение Дер Ципфеля.

Ф и з д е й к о. Не знаю. У меня в голове помутилось. Я не пью уже неделю. Хочу только покоя. А у меня предчувствие, что кто-то нас тут сегодня навестит: человек или целая банда, зверь какой или дух — все едино — но кто-то придет, и от этого зависит все дальнейшее.

Д е р Ц и п ф е л ь. К дьяволу, старина князь, всю эту сознательную композицию жизни! Не так ли? Лучше жить себе да поживать в маленьком заброшенном домишке.

Ф и з д е й к о. О да! Странно то, что самые дикие истории приключаются с теми, кто больше всего жаждет покоя. И все-таки, все-таки меня постоянно гнетет предчувствие, что кое-что мне еще придется сделать. А может, это только кажется — так, по привычке.

Я н у л ь к а. Знаешь, папа, в тот памятный вечер я застала Магистра плачущим как дитя у смертного одра моей матери. Потом он был ко всему безразличен кроме некоторых моих эротических пропозиций, которыми я опутала его вполне умышленно и хладнокровно. Я все из него вытащила. Он говорил так странно, что мне чудилось, будто я лечу в какую-то маленькую бездонную дырку и смотрю самому Небытию в глаза, лишенные выражения.

У р о д I. У него бывают минуты страшной сентиментальности, как, впрочем, у всякого настоящего духовного силача и комедианта. Но это отнюдь не так называемые реальные чувства.

У р о д I I. Янулька, ты должна ему помогать в такие минуты, а не быть чужой и далекой. Холодно люби в нем искру бессознательного: она заводит мотор этого мозга — одержимого самим собою; ведь это чудовище поистине сверхчеловечески проницательно в том, что касается мировой истории.

Я н у л ь к а (печально). Может, я больше его никогда не увижу? Этого я бы тебе не простила, папуля. Единственный странствующий рыцарь на всем мировом горизонте!

У р о д I. Ты увидишь его, увидишь наверняка — но только в вогнутом зеркале собственной пустоты, это будет проекция в мнимых координатах Дер Ципфеля — точнее, сама мнимая система отсчета.

Ф и з д е й к о. Хоть тут нас не мучайте. Тайна нашего бегства в эту сторожку для меня — форменное проклятье, она меня истерзала до тошноты. Сегодня я, как никогда, хотел бы уверовать в исторический

материализм, да не могу — и все тут.

У р о д I. Вспомни последнюю корону мира, последнюю замкнутую культуру, последнюю мысль на перевале, с которого человечество — ох, прошу прощенья: все равно что — скатится под свою же телегу, ползущую на тормозах с неизмеримой горы небытия.

У р о д I I. Вспомни — ради воплощения всех эротических мифов в душе твоей бедной Янульки. Вы уникальны, как и он — Магистр. Через Дер Ципфеля он вас найдет и на дне смерти.

Ф и з д е й к о. Сил нету даже на самоубийство. Я изнемог от самого себя так, что впору сдохнуть. И несмотря ни на что чувствую себя юношей, даже способным влюбиться.

 

Далекий звук рога.

 

У р о д I. Это он. Он добрался до нас.

Д е р Ц и п ф е л ь (вставая). Наконец-то сеанс начнется. Запомните хорошенько: все вы — духи.

 

Звук рога уже гораздо ближе.

 

Ф и з д е й к о. Значит, и этого не миновать! Это я-то, который всю жизнь гнушался спиритизмом, я, который, не веря в духов, создал самую идиотскую на свете биологическую теорию астральных тел, — я должен быть духом на сеансе! (Закрывает лицо руками.) Какое унижение!

Я н у л ь к а. Только теперь мы поймем, кто мы на самом деле. Я плохо знаю жизнь, но думаю, можно прожить ее всю, совершенно себя не зная. Разве что выплывет какой-нибудь разоблачающий факт. Если он отыщет нас даже здесь, участь наша ясна. Мы скатимся на дно — как камень, пущенный с горы, скатывается в долину.

 

Звуки рога за деревьями справа, треск ломаемых веток. Влетает М а г и с т р, одетый охотником. На плечи его накинут белый плащ, как в I действии. За ним в охотничьих костюмах: ф. П л а з е в и ц, Г е р ц о г и Г е р ц о г и н я д е л я Т р е ф у й и Г л и с с а н д е р — далее двенадцать Б о я р в тулупах. Все проскакивают налево, никого не видя, и сбиваются в кучу возле двери шалаша.

 

М а г и с т р (Дер Ципфелю). Готово что ли, распорядитель?

Д е р Ц и п ф е л ь. Так точно, господин граф. Все как один мертвы. Можем немедленно начинать сеанс.

 

Вновь прибывшие влезают в шалаш и рассаживаются вокруг огня. Магистр en face в глубине, освещен жаром снизу. Дер Ципфель, стоя к двери внутри, выглядывает и вызывает духов.

 

Д е р Ц и п ф е л ь (торжественно). Дух князя Физдейко, явись!

 

Физдейко встает, как автомат, и шагом загипнотизированного подходит у двери шалаша. Его силуэт темнеет на фоне кроваво полыхающего огня.

 

Ф и з д е й к о. Я здесь. Это предел унижения. Не поручусь, что я не притворяюсь духом на сеансе. Но то, что должен сказать, я скажу. Меня гнетет убийственная неудовлетворенность собой. Впервые мне хочется быть всем: объять вселенную, обрести абсолютное знание в полноте одиночества. Проклятье пожранных культур душит меня, как упырь. А еще я хочу стать художником всех искусств, хочу сам создать всё, что было и может быть создано в этих искусствах за целую вечность. Я хочу одновременно быть нищим и тем, кто от избытка богатства швыряет ему жалкий золотой. Хочу жить собственными потрохами и сожрать самого себя до последней косточки, а потом вспыхнуть духом всех солнц и туманностей бесконечного аморфного пространства.