Джандо
Шрифт:
— Какой ужас! — впервые прозвучал голос божественной Мишель. — Ничего не меняется…
(Голос! Ведь голос нельзя подделать?!)
— Не говорите, мадам, — подтвердил писатель, — вот и мой друг часто сетует, что все течет, но ничего не меняется. Ну ни хренашеньки…
— Послушай, приятель, — довольно грубо оборвал его лысый, — если встретишь этого типа, — он бесцеремонно отодвинул писателя плечом, расчищая себе место, и выложил на стойку довольно объемную книгу, блеснувшую глянцем превосходного переплета, — то передай ему, что уже три недели эта дешевая книжонка, четырнадцать долларов девяносто центов, не сходит с первых мест рейтинга. И некоторые не самые проницательные критики, непонятно за что получающие
— Ладно, сделаю, — пообещал писатель и улыбнулся.
Папаша посмотрел на книгу — половину обложки занимала цветная фотография. Папаша почувствовал странный вкус во рту, и ему захотелось выпить прямо сейчас — где там этот треклятый Маккенрой?!
— Уж если вы настолько любезны, что беретесь что-либо передать, — этот голос принадлежал Мишель. Совершенно точно. Она сейчас подошла к ним и коснулась своей волшебной рукой плеча Папашиного знакомца, — то скажите ему, — рука описала полукруг, заставив воздух весело задрожать, и легла на книгу, — что одна дама с большой практикой выслушивания одних и тех же глупых шуточек направляется сейчас в Йоханнесбург. Ей с трудом удалось выкроить двадцать свободных часов, и десять минут этого времени уже прошли…
— Какого же черта вы мне сразу об этом не сказали?! — вскричал писатель-гуляка и, подхватив смеющееся и отбивающееся Мисс Совершенство на руки, направился к выходу. По дороге он весело проговорил: — Папаша Янг — мой лучший приятель в этом городе… Знакомьтесь: мистер Томас Райдер, месье Гастон Ажамбур — мои друзья… Зрелище то еще, но, как сами понимаете, люди рассудительные со мной знаться не станут.
Он уже поставил Мишель на ноги, задержавшись у дверей.
— А похищаемую сейчас даму мы зовем просто Кей…
И дверь за ними закрылась.
Папаша Янг, казалось, в эту минуту переживал состояние шока. Такое же, как через несколько лет будет переживать бедолага Андрюха, когда в зимнем московском кафе щедрый, как индийский раджа, Дядя Витя — Дядя Витя, ожидающий чудесных перемен, — извлечет на свет пачку новеньких купюр и закажет самой дорогой водки и черной икры.
Потом Папаша Янг, взяв в руки увесистую книгу, указал на пустой табурет, где только что сидел самый верный его слушатель, и спросил:
— Это он?
— А что, — усмехнулся лысый мистер Райдер, — старый пропойца выдавал себя за охотника на гиппопотамов?
— Да еще скрывающегося от правосудия за растление малолетней дочки судьи? — добавил Гастон Ажамбур.
— Вы уж нас извините, — добродушно проговорил мистер Райдер, — нам просто известно кое-что о книге, над которой он здесь работает… Ну не знаю, кто как, а я не прочь чего-нибудь выпить. Говорят— неплохо для акклиматизации. Выпить и поспать — это все, что меня интересует в ближайшие двадцать часов.
Папаша вдруг почувствовал, что все негативное по отношению к этому человеку улетучилось:
— А простите… Эта молодая леди, Кей… Это мисс Мишель?..
— Умоляю, не продолжайте, — прошептал странствующий ботаник, — к счастью, в этом городке вы пока единственный, кто ее узнал…
Через пару часов оставшаяся в баре троица была уже слегка пьяна, а Папаша Янг думал, насколько ошибочным может быть первое впечатление. Эти двое оказались великолепными ребятами: лысый повеса— крупный литературный агент и, несмотря на внешность богемствующего людоеда, милейший человек, а ботаник, месье Ажамбур, — бельгиец-этнограф. У всех троих нашелся повод выпить по стаканчику вина. Папаше Янгу, собственно, никаких поводов и не требовалось. Но тот факт, что несколько минут назад рядом с Папашей, сотканная из вещества реальности, находилась Повелительница его грез, вырывал этот день из череды лиловых будней. Литературный агент рассказывал, что всего пару лет назад писатель-гуляка влачил жалкое существование,
Посиделки удались. И когда бар Маккенроя начал превращаться в то, чем он был обычно — веселое шумное заведение, Папаша приступил к своим историям. И литературный агент, привыкший к сумасшедшим вечеринкам, и гораздо менее эксцентричный месье Ажамбур, не тратящий свою жизнь на подобные развлечения, были захвачены безудержным магнетизмом Папаши, вовсе не догадываясь, куда ведет дорога, на которую они ступили. А Папаша Янг рассказывал, что он — водопад и в голове его живет рев падающей воды, стирающей в песок воспоминания и несбывшиеся надежды, а дочь его — быстроногая речная нимфа. Бельгиец-этнограф спросил, к какому народу, на его взгляд, ближе ндоробо — к пигмеям или бушменам, вопрос, до сих пор не решенный этнографами, и Папаша Янг на полном серьезе ответил, что они происходят от карликов Сумрачной страны, от гномов-чародеев, развлекавших еще фараона Неахо… А потом начал рассказывать о лиловом видении, предупреждении ндоробо, всеобщей Зебре, пробудившейся в туманных северных горах и приближающейся с роковой неотвратимостью. Затем последовали охотничьи байки и истории про Черного Op-койота, и все заведение Маккенроя потешалось над очередным ток-шоу.
А позже к ним присоединились писатель и несравненная Мишель, и Папаша почувствовал, что его состояние близко к критической точке восторга. Звезды не сходят со своих путей, это опасно для их жизни, и в Мишель, забредшей в Аргерс-Пост в безнадежных поисках любви, так, к счастью, никто и не признал сексапильную красотку, вызывающую желание пройти сквозь киноэкран. А если и возникали какие-то подозрения, то дежурное объяснение было готово: ну подумайте сами, разве звезда, окруженная броней «секьюрити», девушка, которой добиваются самые известные плейбои, финансовые мешки и президенты, будет развлекаться здесь, в берлоге Маккенроя, с кучей полусумасшедших охотников из буша?
Через несколько часов Мишель подумает, что сейчас закончился один из счастливейших дней в ее жизни, и самое ценное в нем — невозможность и ненужность его повторного воспроизведения. Прощаясь с Маккенроем, она оставит свой автограф на декоративной тарелке: она напишет свое настоящее имя и несколько теплых слов — синяя надпись на белом блюде…
— Спасибо, мадам, — скажет Маккенрой. — А я узнал вас. Я узнал бы вас, даже если б вы загримировались мужчиной. Я считаю вас самой лучшей актрисой и самой красивой женщиной на обоих полушариях — к востоку и западу от Гринвича…
— Спасибо вам, — рассмеется беспечная богиня. — Пожалуйста, не меняйте ваших мыслей в течение ближайших шестидесяти лет.
— О'кей, мадам. Я вам это обещаю.
И она отвернется, чтобы выйти из заведения Маккенроя и уже больше никогда сюда не вернуться. А месье Ажамбур и литературный агент продолжат вечеринку в большом и гостеприимном доме Папаши Янга.
— Давайте никогда не умирать! — бросит клич Папаша. — На этом свете так чертовски весело…