Джентльмен-капитан

Дэвис Дж. Д.

Я перехватил палаш левой рукой и ударил вниз, а потом вверх.

Первый горец получил остриём в правую подмышку. Я почувствовал, как пронзил плоть, а за ней кость. Я услышал его вопль, и он схватился за наполовину отсечённую руку. В тот же миг я пришпорил коня и с силой вонзил отцовский клинок в живот его изумлённого напарника, который рухнул на землю, соскользнув с моего палаша, кровь и кишки растекались под его пальцами, которыми он безуспешно пытался зажать рану.

Я снова переложил палаш в правую руку и возблагодарил Бога за то, что первым меня обучал фехтованию дядя–левша, доктор Тристрам Квинтон. Затем я оглянулся на Гленранноха.

Он

ещё парировал выпады соперника, но было очевидно, что генерал слабеет. Мой конь обезумел от боли и больше не слушался поводьев. Я соскочил с его спины и бросился на противника генерала, который повернулся ко мне, отразил мой удар дирком в правой руке и атаковал тем, что в левой. Значит, я встретил себе ровню: ещё одного, кто может биться обеими руками. За его спиной Гленраннох упал на колени, уронил шпагу и схватился за окровавленное плечо.

Мой соперник держался между генералом и мной. Он уклонялся от каждого моего удара, предугадывал каждый финт. Он был хорош, куда лучше тех неумех, с которыми я только что управился. Те были неотёсанными шотландцами, но в этом человеке чувствовалась выправка и выучка военного.

Я услышал позади топот копыт и выругался про себя. Я не сводил глаз с соперника, он захватил всё моё внимание. Я забыл посмотреть назад, где предатель Шимич с обнажённым мечом, наверное, пришпоривал сейчас коня, чтобы меня затоптать…

Я не смел повернуться к нему: так я получу удар двумя дирками в спину…

Копыта грохотали уже почти за спиной, я чувствовал, как земля дрожит у меня под ногами. Быть затоптанным насмерть или насмерть пронзённым — вот всё, что мне оставалось…

Гром выстрела спугнул птиц в редких кустах. Конь Шимича задел мою левую руку, проскакав вдоль ущелья один, без всадника. Мой противник замер как вкопанный. Он так и не заметил, как генерал Колин Кэмпбелл из Гленранноха неуверенно поднялся с колен позади него. Он узнал об этом только в короткий последний миг после того, как генерал с силой вонзил шпагу в спину своему несостоявшемуся убийце.

Я обернулся и увидел Золтана Шимича, распростёртого мёртвым на дне ущелья не дальше, чем в десяти футах от меня. Пуля из пистолета угодила ему в верхнюю губу, сплющившись, прошла через мозг и вышла через затылок.

Я поискал глазами Леблана. Вот и он, у входа в ущелье. Идеально сидит в седле, рука вскинута от отдачи, в ней ещё дымится пистолет. Я возблагодарил Господа за содержимое этого чудесного ранца. Два тела лежат рядом с Лебланом, их кровь окрашивает вереск, ярко демонстрируя работу его клинка.

Я поднял отцовский палаш и отсалютовал им в знак почтения тому, кто спас мне жизнь, моему собрату–воину.

Глава 19

Выстрел Леблана разнёсся среди холмов и долин и в считанные минуты привёл к нам вооружённую группу конных Кэмпбеллов. После краткого объяснения Гленранноха часть из них расположилась вокруг, защищая нас от возможной атаки, остальные тревожно сгрудились над своим генералом, и хотя они переговаривались на напевном гэльском языке, в их голосах явственно слышалась обеспокоенность.

Гленраннох заметно ослабел, но быстро унял наше беспокойство. Ему довелось получить достаточно ран, сказал он, чтобы знать, что эта лишь пустяк. Когда кровотечение должным образом остановится, то не останется ничего, кроме нескольких дней боли и ещё одного шрама в дополнение к паре дюжин уже существующих. Отвергнув наши уговоры лечь и отдохнуть, генерал

пожелал увидеть тело Золтана Шимича. Гленранноха, казалось, не слишком удивило предательство хорвата. Наёмник, объяснил он, остаётся верен, пока не получит лучшего предложения, и тогда его верность легко и без запинки меняет направление. Леблан поинтересовался, кто мог подкупить Шимича, но генерал отмахнулся, как делает это человек, который отлично знает ответ, но не собирается им делиться.

Поворачиваясь, Гленраннох пошатнулся и начал падать. Все до одного Кэмпбеллы бросились к нему, выражение искренней заботы смягчило суровые лица воинов. Тем не менее, я оказался ближе всех, и Гленраннох почти упал мне на руки, когда я шагнул к нему. Я помог ему устроиться на примитивной лежанке, быстро созданной из травы, побегов вереска и плащей едва ли не каждого из его сторонников. Вскоре сознание начало его покидать. Я опустился на вереск рядом с ним, глядя в посеревшее лицо, искажённое болью и отмеченное ещё каким–то чувством. Может, сожалением? Кэмпбеллы теснились вокруг, с тревогой глядя на своего лидера. Он заметил меня и притянул ближе, так, чтобы другие не могли нас услышать.

— Мэтью, вы должны знать о корабле… — начал он, но усилие истощило его, и он закрыл глаза. Прошло минут десять. Я ослабил стеснявшие его одежды и подложил свой плащ ему под голову. Когда он вновь пришёл в себя, то стал бредить о секретах и о короле. Затем его глаза снова прояснились и остановились на мне.

— Тайны, что храним мы с вашей матерью, Мэтью…

Напряжение для него было чрезмерным, и я поспешно настоял на покое и тишине, мы поговорим скоро, но не теперь. Он потянулся и схватил меня за руку слабо, но настойчиво.

— Говорю вам, Мэтью. Это важно. — Он судорожно вдохнул и отвернул голову. — Гражданская война произошла из–за меньшего… из–за меньшего… — Но он не мог сказать больше ни слова. Его глаза закатились, и он вновь потерял сознание.

Наконец, генерала подняли на носилки и унесли прочь в направлении башни Раннох под многочисленной охраной Кэмпбеллов. Там им займётся личный врач, швед, которому он спас жизнь однажды, и чья верность, предположительно, была надёжнее, чем Золтана Шимича.

Когда носилки исчезли из виду, я задумался, что за великие секреты мог разделять Гленраннох с моей матерью. Я очень немного знал о нём, но в одном был уверен наверняка: он не походил на человека, склонного к преувеличению. Раз он утверждал, что их общие секреты настолько ужасны, значит, так оно и есть; и со временем я узнал, что он говорил одну лишь правду. Я пообещал себе, что поговорю с ним об этом, когда закончу свои дела здесь, и позабочусь о том, чтобы они с моей матерью снова увиделись. Однако всё это в будущем, сейчас мне следовало вернуть долг чести.

С необъяснимым предчувствием и глубокой грустью я повернулся, наконец, к человеку, известному мне до сих пор как Роже Леблан: способный портной, мало на что способный моряк, неизменная загадка. Он отсалютовал рапирой, затем взмахнул ею вниз и вправо во французском стиле.

Я ответил тем же.

— Месье Леблан, — сказал я. — Друг мой. Думаю, настало время покончить с этими шарадами.

— Что ж, mon capitaine, — улыбнулся он, — всё кончается. — Он протёр рукой глаза и лицо, будто снимал нарисованную маску. Затем посмотрел на меня, распрямив плечи и гордо вскинув голову. — При крещении в кафедральном соборе Руана я получил имя Роже–Луи де ля Гайар–Эрбле. Я больше известен в моих землях как граф Андели.