Джоконда и паяц
Шрифт:
– Вероятно, твои показания не понадобятся. Но надо быть готовой ко всему.
– Ты меня пугаешь… – зябко повела плечами она.
Лавров привлек ее к себе и поцеловал в холодный висок. Эми не загорелась, не откликнулась на его ласку. Она в самом деле была напугана.
Он же не ощутил ничего, кроме угрызений совести и разочарования. Неужели эта чужая женщина будила в нем неудержимую страсть? Сейчас она была рядом, а он оставался холоден, как снег.
– Прости, – извинился он, замедляя шаг. – Мне пора ехать.
Эмилия схватила его за руку и простонала:
– А
– В скором времени все разрешится. Как ты добралась сюда?
– На такси, – нервно ответила она. – Мне же нельзя за руль. Мне ничего нельзя!
– Если тебе вдруг позвонит Светлана Артынова и пригласит куда-нибудь поболтать или станет напрашиваться в гости, не соглашайся.
– Почему? Ты думаешь… Не может быть!..
– Мне правда пора ехать, – вздохнул Лавров. – Идем, я посажу тебя в такси.
Сегодня он должен еще успеть смотаться в дачный поселок, к Михаилу Кольцову. Судя по добытой информации, тот переживает свое горе в загородном доме…
Глава 36
Поселок Ягодки
После похорон Кольцов никак не мог прийти в себя. На тренировке он неловко упал, получил травму колена и на неделю вышел из строя. Отлеживаться поехал на природу. Если бы пострадала только нога, было бы полбеды. Но депрессия здесь, в доме, навалилось на него еще сильнее.
Похищенный из мастерской Артынова портрет Алины в образе Джоконды просто сводил его с ума. Ему повсюду мерещилась покойница: казалось, она следует за ним по пятам – из кухни в гостиную, из гостиной в спальню. По ночам она склонялась к его изголовью, смотрела на него, спящего… от чего он просыпался в холодном поту.
Хуже всего, что охранник взял на неделю отпуск, и Михаил остался один. Раньше ему не приходило в голову, что он может бояться чего-то в собственном доме. Он же не ребенок, не чувствительная барышня, чтобы обмирать от каждого шороха и вздрагивать от каждого скрипа.
«Меня отравили, – жаловалась Алина, стоило ему только взглянуть на портрет. – Лишили жизни подлым, коварным способом. Отомсти за меня, за нашу любовь, за нашего не родившегося ребенка. Ты должен, Миша! Ты должен…»
День проходил словно в бреду. Ночью спортсмену становилось совсем худо. Одолевали кошмары, в которых Кольцов будто бы просыпался, вставал и шел в кладовую, где висела картина. «Джоконда» встречала его упреками, поднималась со своего кресла, протягивала руки и обнимала мужа – крепко, горячо; жадно приникала к его губам, и он забывал, что между ними пролегла смерть, отдавался ее исступленным ласкам, которые иссушали его…
Живая Алина никогда не дарила ему такого невыносимого, такого сладостного наслаждения. За пределом смерти она обрела неиссякаемую чувственность и разжигала в нем неугасимый жар, который он продолжал ощущать, уже очнувшись и открыв глаза в своей пустой постели.
– Я не хочу
Окончательное пробуждение было сродни тяжелому похмелью. Кольцов терял вкус к жизни, слабел и подумывал о самоубийстве. Казалось, ему нечего терять на этом свете. Зато на том – его ждет Алина. Не та, на которой он был женат. Новая, существующая где-то рядом, в неосязаемом, но по-своему реальном пространстве картины.
Она умела покидать это пространство и возвращаться в него. Теперь Михаил зависел от ее воли. Пожелает – явится ему, не пожелает – коротать ему время в одиночестве.
Как вырваться из этой зависимости, он не знал. Не надо было красть полотно, привозить его домой и прятать среди строительных отходов. А если уж спрятал, то не доставать, не вешать в кладовой. Пусть бы лежала в темноте и заброшенности, спала вечным сном.
После визита журналиста и провидицы Кольцов понял, что его тайна раскрыта. Раз так, обманывать самого себя стало бессмысленно. Он вор, преступник. Гибель жены помутила его рассудок: он начал слышать, как Алина зовет его, и не смог противиться этому зову. Она-то и «привела» его в мастерскую Артынова. Михаил понимал, как нелепо будут звучать его оправдания, поэтому молчал.
Если уж он решился на преступление, то должен иметь смелость воспользоваться его плодами. И он воспользовался.
Кладовая, куда он поместил «Джоконду», закрывалась на ключ. Ключ этот Михаил постоянно держал при себе. Странно, но во сне он открывал заветную дверь гораздо чаще, чем наяву. В состоянии бодрствования портрет производил на него столь гнетущее впечатление, что он не выдерживал, отводил глаза и старался быстрее выйти из кладовой. Надо было снять портрет со стены, но решиться на это спортсмен не мог.
Однажды ночью в доме завязалась схватка. Хозяин проснулся, вскочил и помчался в зал, откуда раздавалась приглушенная возня. Увиденное поразило его. Полотно, где была изображена рожденная из морской пены Венера, ходило ходуном. Казалось, невидимая рука раскачивает ее и холст вот-вот свалится на пол.
Кольцов опешил, испугался. Неужели у него белая горячка? Надо бросать пить. Совсем. Иначе вместо игры с канадцами он окажется на больничной койке. Его участие в матче и так поставлено под сомнение. Травма колена не в счет. Его угнетенная психика волнует тренера гораздо больше, чем физическое недомогание.
«Соберись, Миша, – сказали ему ребята на последней тренировке. – Ты на себя не похож. Мы все понимаем, но ты должен быть в форме».
Пока на его глазах Венера сражалась с невидимым противником, Кольцов, весь в испарине, пытался понять, что происходит. Он вспомнил, как жена возмущалась его приобретением, как была недовольна.
– Алина… – произнес он сухими от волнения губами. – Это ты?
Казалось, по залу носится ветер. Шторы на окнах колыхались, по стенам метались тени. У Михаила по спине побежали мурашки. Кто-то обвил сзади его шею руками и начал сжимать пальцы. Медленно, неумолимо.