Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки
Шрифт:
7 августа Хрущев выступил по телевидению. Объявил, что Запад хочет «силой прорываться» в Берлин. Официальных угроз не было, но СССР, живший в информационном вакууме, верил. А Глава объявил о возможном увеличении армии и призыве части резервистов. Генералы, обиженные недавними сокращениями, радовались [178] . НАТО повысило боеготовность.
11 августа Народная палата [179] приняла решение об изоляции Западного Берлина. Не о блокаде — сообщение
178
Когда умер Сталин, в Красной армии было около 6 миллионов солдат, а к лету 1961 года — 2,4 миллиона.
179
Законодательный орган ГДР.
В тот же день центр приема беженцев Мариенфельде принял последние 2290 человек.
12-го переход закрыли.
А утром 13-го берлинцы по обе стороны границы увидели начало одной из самых драматических строек века. Началась она в час ночи. Ее прикрывали 25 000 особо доверенных членов военизированных «боевых групп» с предприятий ГДР и воинские части. Ревели сотни грузовиков, тракторов, бульдозеров и кранов, командовали полицейские, распоряжались начальники. Только рабочие молчали. Они понимали: строят стену вокруг себя: эти мили кладки и бетона отделят их от свободного мира. 28 лет стену будут звать Берлинской.
Президент начал консультации. С лидерами конгресса, экспертами по Восточному блоку, военными, союзниками. В Европу послали парашютистов. В Бундесвер призвали резервистов. Кто знал, что Хрущев так уж неистов? А вон как «завел» своих коммунистов!
В США призвали тысячи национальных гвардейцев.
Гарнизон Берлина усилили на полторы тысячи солдат. Жители пытались ломать стену. Зря. Слава богу, тогда не дошло до стрельбы. 24 августа Кеннеди выступил в Вашингтоне.
«…Вмешательство советского правительства или подконтрольного ему восточно-германского режима в процесс свободного доступа в Западный Берлин было бы актом агрессии, за последствия которого советское правительство несло бы полную ответственность».
Вскоре — сперва в Восточном, потом в Западном Берлине и ФРГ, потом в странах Востока и в СССР, а там уж по всей Европе смеялись над анекдотом:
Два мальчика переговариваются через Берлинскую стену.
— У меня апельсин! — хвастает западный.
— А у нас социализм! — парирует восточный.
— Подумаешь! Мы, если захотим, тоже сделаем социализм!
— Ха! Тогда у тебя не будет апельсина!
Джек не хотел воевать. Обратили внимание на последнюю фразу речи о стене? Не будет актом, а «…было бы…». Не понесет, а «…несло бы…». Сослагательное наклонение.
И дело даже не в Берлине. Похоже, его мало интересовало — будет на Востоке диктатура или нет. Позволяют себя угнетать? Что ж тут сделаешь? Но приходилось бороться с «красной» экспансией в мире. А это было чревато смертями. А то и глобальным конфликтом.
О его отношении к войне
Позже Бобби рассказал, как однажды «Джек сказал: «Знаешь, если будет атомная война, все равно, что станет с нами. Мы жили хорошо, мы взрослые. И сами будем виноваты. Но дети… Лишь представлю, как они гибнут… не могу вынести» и слезы текли по его щекам».
И вот 26 октября 1961 года американские и советские танки уперлись друг в друга стволами. Случайность, «просчет», выстрел — и война. Почти точно — ядерная.
В Кремле это знали. 21 октября замминистра обороны Росуэлл Гилпатрик обнародовал данные о превосходстве США в области стратегических ракет: «мощь ядерных сил ответного удара так велика, что действия противника, которые заставят их использовать, станут для него самоубийством… Поэтому мы уверены, что Советы не спровоцируют ядерный конфликт…». Гилпатрик положил конец страхам американцев по поводу их отставания. А Кремль был в курсе.
В Москве решили: это — ответ на речь Хрущева от 17 октября о том, что срок подписания мирного договора с ГДР не важен, если Запад покажет «готовность решить берлинский вопрос». Кремль воспринял его слова как контратаку. Тем более, что имел данные (как рассказал Валентин Фалин, в то время — заведующий Третьим европейским отделом МИД СССР и спичрайтер Хрущева), что по приказу генерала Клея, главы администрации американской зоны, шли учения по сносу стены.
А 22 октября дипломат Аллан Лайтнер с супругой отправились в оперу. В Восточный Берлин. Их остановила полиция ГДР. Велела паспорт предъявить. Те отказались. Их не пустили. Они вернулись с эскортом и проехали. Теперь американцы пересекали КПП под охраной солдат.
А потом на Фридрихштрассе вышли танки с белыми звездами.
На Востоке решили: учения по демонтажу переходят в работы по сносу. И вывели свои.
Генерал Клей связался Кеннеди и попросил указаний на случай обострения. Как пишет его биограф Джин Смит, тот сказал, что не надо, мол, дрейфить. Клей возразил: «Мы-то не сдрейфим; а ребята в Вашингтоне?» Джек ответил, что кое-то нервничает, но не он.
Не уверен. Думаю, что нервничали и в Белом доме, и в Кремле, и в Берлине, Бонне, штаб-квартире НАТО в Брюсселе и везде — все, кто был в курсе событий и обладал воображением.
Ночь прошла в тревоге. Но 27 октября советские машины ушли. А следом — американцы.
Эксперты считают, что первыми они отступить не могли. Это был бы проигрыш. А нужна была ничья. Но лишь немногие говорят, почему противостояние завершилось именно так. Ясно: в верхах шли переговоры и торг. Но какие? Между кем? И о чем? Почему ушли танки?
«Президент Кеннеди попросил Хрущева отвести советские танки… первым, — пишет Реймонд Гартхофф в статье «Берлинский кризис — 1961. Исправленная хроника» в журнале Foreign Policy. — Кеннеди обещал, что в ответ отведет американские».