Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки
Шрифт:
Не будь Экском тайным, вряд ли удалось бы отыскать нужный набор решений в обстановке паники прессы, общественности и республиканцев, готовых использовать любую сложность Джона для ослабления позиций соперников. Отсюда и закрытость.
И потом: Кремль, хоть на первых порах, не должен был узнать, что его план раскрыт.
Главным образом Экском обсуждал две вещи [194] : чего хотят русские и что делать? Что касается мотивов, то предложили ряд версий:
(1) В Кремле считают, что Кеннеди, столкнувшись с угрозой Америке, выступит лишь с дипломатическим протестом. Ряд партнеров США расценят это как слабость и примкнут к СССР, чего и ждет Хрущев. Если «проба сил» пройдет успешно, Москва сделает ход в Европе. Скорее всего — в Берлине. Эту версию назвали политикой «холодной
194
Дискуссии с самого начала записывали на магнитофон.
(2) Кремль ждет, что США применят силу, в ООН начнется буря, в НАТО суета. Меж тем они молниеносно займут Берлин. Вариант назвали «Отвлекающая ловушка».
(3) Куба важна для СССР. И он готов на все ради Кастро. Впрочем, суждение об «Обороне Кубы», как о главном мотиве, быстро сочли неубедительным.
(4) Советы хотят сделать ракеты предметом торга при решении «берлинской проблемы». Или — проблемы американских баз в мире. Назвали «Выигрыш позиций для торга».
(5) («Соотношение ракетных сил»), Хрущев понимает: дальше блефовать нельзя. Скоро мир узнает, что паритета нет, и США в 17 раз превосходят СССР в сфере ракетно-ядерных стратегических вооружений [195] . Что у Союза против них есть пять баллистических ракет Р-7А — в Тюра-Таме и Плесецке. А также девятнадцать Р-16, уже выпущенных, но не принятых на вооружение. А у США -253 межконтинентальные ракеты, включая новейшие «Минитмен». Плюс — 105 установок средней дальности в Турции и Европе. Хрущев знает, что здесь ему Штаты быстро не догнать. Поэтому он решил ликвидировать отставание, разместив у их границ ракеты среднего и промежуточного радиуса. И спешит показать: да, у нас мало баллистических, но паритет есть.
195
СССР многократно уступал США в ракетах. Но проверить это было сложно — космических систем слежения не имелось. Поэтому советское правительство уверяло мир, что его ракетная мощь сравнима с американской.
Кеннеди, пишет Тэд Соренсен, принял версии три и пять, как возможные. Но склонялся к первой. Он был напряжен. Несколько раз повторил: «Не понимаю, почему Кремль так рискует».
Но таков был Кремль. Там все решал Президиум ЦК. А точнее Хрущев. Споры времен «коллективного руководства» (1953–1957) ушли в прошлое. Внутрипартийная борьба заставила вернуть принцип: вождь всегда прав. Спорил лишь Микоян. А при обсуждении ракетного кризиса вообще никто. Военные, дипломаты, спецы из ЦК и КГБ молчали перед партийным начальством. Записи заведующего общим отделом ЦК КПСС Владимира Малина и сына Микояна Серго, говорят о том, что на заседания допускали немногих представителей МИДа, КГБ и Минобороны, «чтобы дали справку, если попросят».
Дебатов не было. Между тем, пишет Микоян, «обстановка свободной дискуссии была необходима», но «никто не мог подвергнуть сомнению… штампы пропаганды» и, тем более, мнение Хрущева.
А Хрущев, отправляя ракеты на Кубу, был готов рисковать. Он считал, что Джек и его люди, обнаружив их, испугаются. И был прав.
Атмосфера в Белом доме сложилась не только непринужденная, но и нервозная. Лучшие и блистательнейшие впервые столкнулись с угрозой не просто атаки на свою страну, которую только что считали неуязвимой, но атаки смертельной. Атаки на себя. На свои семьи.
В клане проблема вызвала не совсем обычную реакцию. Внезапно в Кремль доставили письмо от некоей Роуз Фицджеральд Кеннеди. Как сообщила в 2006 году New York Times, мать президента просила лидера СССР подписать и выслать ей снимки, где он запечатлен с ее сыном. И, говорят, изумленный Хрущев выполнил просьбу.
Джек отреагировал на поступок матери подобающим образом: «Мне бы хотелось, чтобы впредь ты всегда извещала меня о своих контактах с главами государств, — написал он на Белого дома 3 ноября 1962 года, когда пик кризиса был позади. — Просьбы такого рода становятся поводом для интерпретаций, поэтому я бы хотел знакомиться с ними до отправки».
Роуз невозмутимо ответила: «Дорогой Джек, я рада твоему предупреждению насчет контактов с главами государств. А то я уже было собралась писать Кастро» [196] .
Записки
Эдвард Кеннеди описывает эту историю иначе. «В разгар противостояния… в кабинет к Хрущеву ворвался глава КГБ с письмом… Госпожа Кеннеди просила премьера подписать и прислать… несколько экземпляров его книги.
Трансатлантические кабели мировых телеграфных агентств загудели пересудами о новом повороте событий. Узнав новость, Джек позвонил матери и раздраженно спросил:
196
New York Times. Rose Kennedy’s Life, in Her Own Words, 29 сентября 2006 года, со ссылкой на Associated Press. Эдвард М. Кеннеди. «Один за всех», «Азбука-Аттикус», КоЛибри, М.: 2012.
— Что ты творишь?!
Роуз с достоинством ответила:
— Можно подумать, ты не знаешь!
Каждый год на Рождество мама дарила детям книги, подписанные главами иностранных государств. В том году настала очередь Хрущева, и наша мать стала действовать по плану.
— Но русским-то и в голову не придет, что все столь невинно! — сказал Джек, заикаясь.
— Они это истолкуют по-своему! А цэрэушникам теперь придется гадать, как они это истолкуют! Положительные моменты! Отрицательные моменты! Наши действия!
Самое смешное, что… Хрущев прислал маме надписанные экземпляры своих книг» [197] .
Как видим, версии не совпадают. Но как все было? О чем просила Роуз? О снимках? О книгах? О том и другом сразу? Чего хотела? Не знаю, но… Она бесконечно любила детей, дорожила ими. И видела: сын вступил в опасную борьбу с соперником. Может, интуиция матери велела ей попытаться смягчить конфликт двух мужчин, обладавших неслыханной властью?
Может, она ждала, что ее письмо, без единого слова о политике, но — о снимках, книгах и детях, напомнит одержимому жаждой мирового господства коммунисту, каким она, похоже, видела Хрущева, о его жене и детях? О миллионах женщин и детей. О том, что нет в мире идеи, ради которой надо губить их с дорогими им книгами и фото…
197
Эдвард М. Кеннеди. «Один за всех». «Азбука-Аттикус», КоЛибри, М.: 2012.
Как бы то ни было, письмо Роуз Хрущеву — факт. Такой же, как и тягостная тревога, пережитая в те дни американцами. Об этом пишет Тэд в мемуарах. В Экскоме с самого начала понимали: даже если «красные» не собираются ударить по Штатам, само размещение ракет на Кубе, скрыть которое не удастся, вызовет в стране ужас и нестабильность.
И пусть Макнамара говорит, что превосходство США по боеголовкам — семнадцать к одному, а первый удар с Кубы невероятен. Пусть ясно: ракеты — это средство давления. Пусть ответный удар по СССР неизбежен и страшен. Но… ядерная война начнется. И тотальная смерть, что вчера была лишь угрозой, завтра может стать реальностью. Это знание было почти невыносимо. А любая операция против Кубы повышала вероятность атаки на США.
За столом Кеннеди сидели холодные игроки. Умеющие мыслить, считать, угадывать ходы соперника. Но Хрущев не ошибся. Им было страшно.
Но все же кое-чего вождь не учел. Например, разницы между способом принятия решений в Белом доме и Кремле. «Модель политики правительства, — пишет Грэм Аллисон в книге «Эссенция решения» [198] , - предполагает не одно-единственное действующее лицо, но множество актеров… Ряд участников обязателен; другие могут быть приглашены или включаются сами. Борьба… помогает оформить обстановку принятия решений игроками, способными влиять на выбор правительства и действия в связи с вопросом, стоящим на повестке дня».
198
Essence of Decision: Explaining the Cuban Missile Crisis. Graham T. Allison, 1971. Название книги базируется на цитате из Кеннеди «The essence of ultimate decision remains impenetrable to the observer — often, indeed, to the decider himself» — «Суть (эссенция) окончательного решения недоступна наблюдателю. А часто и тому, кто его принимает».