Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки
Шрифт:
А в Москве тем временем увлеченно резвились с кузькиной матерью.
Играли по-крупному в соревнование систем.
За этим состязанием Джек следил с юности. А теперь в нем участвовал. Шло оно не только в политике и военном искусстве, но и во всех прочих сферах. Пятидесятые годы стали временем нового расцвета модернизма в живописи, ваянии, поэзии. Возникал новый роман. Строились другие системы отношений полов, поколений, классов. На Западе социологи считали: динамичное развитие искусства говорит о таком же развитии общества.
Эта гипотеза во многом опиралась на советский опыт 20-х годов XX века, когда Советская Россия была примером поисков
Похожие процессы шли и в Штатах, и в Германии, и во Франции. Русский конструктивизм, германский баухаус, озарения Корбюзье увлеченно перекликались через океаны и границы. Меж тем, в Италии футуристические порывы быстро покрывала квази-римско-имперская размазня. А после 1935-го пора колонн и мраморномордых монументов настала и в СССР, и в Германии. После 45-го сложно было ждать великих творческих прорывов в обескровленной Европе, но Штаты — наряду с технологическими чудесами в бытовой повседневности — принялись являть и живейшее творческое бурление в управлении, рекламе, дизайне, кино, живописи, скульптуре, архитектуре, литературе. Западная Европа примеряла американское видение, попутно растя и вынашивая свои удивительные плоды в тех же самых областях.
В итоге, к рубежу 50-60-х годов культуры по обе стороны Атлантики пришли в состоянии бурления, обретшего еще и внятные организационные и финансовые очертания.
Нечто сходное — причем самобытное, но настроенное на диалог с Западом — наблюдалось и в СССР, и в Восточной Европе. И хрущевская «оттепель» рубежа десятилетий дала поискам мощный импульс. Но литературные, скульптурные, театральные открытия Аксенова, Ахмадулиной, Вознесенского, Высоцкого, Гладилина, Евтушенко, Ефремова, Неизвестного, Рождественского, Тарковского и ряда их коллег натыкались на такие надолбы мракобесия, что в итоге одни ушли на кладбище, другие — на Запад, а третьи поиски почти оставили.
Общественная жизнь и политика отражали ситуацию в культуре: полет и разбой Пикассо, Уорхолла, Дали, Феллини, Висконти, Кремера и сотен художников, режиссеров, музыкантов и всех-всех-всех служили как бы зеркалом перемен в образе жизни и баталий во власти…
И тут важно понять Твардовского: «толпа» по западную сторону железного занавеса не противостояла «колонне» по восточную. Она, сменяя пророков и вожаков, шла своим — часто сложным и путаным — путем. А колонна упорно и успешно топталась на месте. А над ней все сильнее бронзовели лики членов различных политбюро.
И так было во всем. В науке и образовании; в архитектуре и скульптуре; в выставочных залах, на сцене и экране. Плюс в универмагах, гастрономах, спальнях и кухнях Востока и Запада.
В споре аргументом было все: спутник и бомба, одежда и кухонная утварь. Бывало, спорили на кухне и лидеры. Скажем, Хрущев и Никсон — 24 июля 1959 года в Москве, куда Дик прибыл на Американскую выставку в Сокольниках. Джон читал об их дебатах, смотрел кино…
В парке устроили кафе-стекляшки на манер штатовских: «Сирень», «Пирожковая», «Шашлычная»… Поставили потрясающие автоматы с газировкой. Иностранцы дивились: что за антисептик льют русские в баки для ополаскивания стаканов? Не иначе — продукт oboronk’и. Наивные, не знали: стаканы моют технической водой. Впрочем, москвичи пьют ее из-под крана. И стаканы в автоматах не воруют. Интересный народ! Взять хотя бы их вождя Никиту.
На выставке он, как и все гости (около миллиона), пил «пепси» не из граненого, а из бумажного стакана с эмблемой компании. Глядел, как разбирают подарки — значки-баттонз и яркие пакеты. Как глазеют на супер-«кадиллаки» и мини-тостеры. Как, разинув рот, взирают на американский дом в натуральную
«Именно устройство быта рядовой американской семьи поражало посетителей… рассказывал переводчик Хрущева Виктор Суходрев, — им показали холодильники, посудомоечную и стиральную машины, массу бытовой техники, о которой советские граждане и не подозревали».
Граждане дивились. А вождь серчал. Это Никсон подвел Хрущева к дому. А тому разинутый рот строителей коммунизма не понравился. Тут-то и пошли «кухонные дебаты».
Никита Сергеевич заявил, что такой быт чужд советскому человеку. Зачем строить дом для одной семьи, если в многоквартирных зданиях можно дать жилье сотням?
Никсон просек подкоп под фортецию индивидуализма, и едва Хрущев сказал: «Ваши внуки, господин вице-президент, будут жить при коммунизме!», парировал: «Нет, это ваши — при капитализме» [190] . В ответ Хрущев заявил: «В нашем распоряжении имеются средства, которые будут иметь для вас тяжкие последствия. Мы вам еще покажем кузькину мать!» Переводчик донес смысл: We shall show you what is what: «Мы покажем вам, что есть что (что почем)».
190
Никсон был прав. Сын Хрущева Сергей Никитич живет в США, в городе Провиденс. Да и мы не при социализме.
Вождь повторил выражение в 1959 году… Он долго смотрел на окружающую сытую жизнь, а потом вдруг снова вспомнил про Кузьку с матерью. Но пришел переводчику на выручку: «Я лишь хочу сказать, что мы покажем Америке то, чего она никогда не видела!».
«Кузькина мать» родила легенды. Скажем, о том, что на «кухонных дебатах» выражение перевели дословно: «Мы вам покажем мать Кузьмы!» — и удивили мир. Этот слух восходит к 12 октября 1960 года, когда Хрущев снова использовал эту идиому на Ассамблее ООН. И ее перевели: «Kuzma’s mother». Мир вздрогнул: это что еще за новый советский кунштюк?
И вспомнил другую фразу: «Мы вас закопаем!». На приеме 18 ноября 1956 года, указывая на обреченность Запада, Хрущев пытался привести тезис Маркса о пролетариате — могильщике капитала. Но изложил его на своем языке: «Мы вас закопаем!». Суходрев перевел точно. We’ll bury you. И многие решили: рано или поздно он перейдет от слов к делу.
Они не ошиблись. Но чтобы действовать, нужны силы.
Слова о «славе труду», «единстве народа и партии», «деле Ленина, что живет и побеждает», и об «учении Маркса, непобедимом, потому что верном», надо было подкреплять делами.
Ну, а что до мощи хозяйств, то ее тогда считали тоннами — стали, чугуна, золота, мяса, зерновых, угля и нефти. По этим показателям Хрущев и мечтал догнать и перегнать Америку.
Но не по уровню жизни. В Штатах личная машина была нормой, в СССР — роскошью. Средний американский дом (что стоял на выставке) имел площадь 1100 квадратных футов [191] , а в СССР отдельная квартира была редкостью. Не хватало множества вещей, покупатели искали заграничный товар, а поэт Михалков клеймил семейки, где «наше хают и бранят» и «с умилением глядят на заграничные наклейки, а сало русское едят» [192] .
191
Фут (американский) — 0,3048 метра.
192
Сергей Михалков. Басня «Две подруги».