Джонатан Стрендж и мистер Норрелл
Шрифт:
Доктор Грейстил постоянно помнил о поручении и собирался его исполнить. Однако за множеством переездов и гостиниц, оказавшись в Венеции, он внезапно обнаружил, что потерял письмо и не может по памяти воссоздать его содержание. Не знал он и имени старушки — сохранился лишь клочок бумаги, на котором было нацарапано, как до нее добраться.
Тетушка Грейстил заявила, что в столь сложной ситуации следует письмом уведомить даму о визите. Хотя, добавила она, письмо без обращения наверняка будет выглядеть чрезвычайно странно. Дама, несомненно, сочтет их крайне невоспитанными людьми. Доктор Грейстил смущался и
Здесь произошла первая странность этого мероприятия, поскольку квартирная хозяйка, прочитав адрес на конверте, нахмурилась, а затем — по причинам, не совсем понятным доктору Грейстилу — послала письмо своему деверю на остров Джудекка.
Несколько дней спустя этот самый деверь — элегантный маленький венецианский юрист — нанес доктору Грейстилу визит. Он сообщил, что отправил письмо по назначению, но уведомил, что дама проживает в той части города, которая носит название Каннареджо, в еврейском гетто. Письмо было передано в руки почтенному еврейскому джентльмену. Ответа, однако, не последовало. Что доктор Грейстил желает предпринять далее? Маленький венецианский юрист будет счастлив оказать доктору Грейстилу любую услугу.
Ближе к вечеру мисс Грейстил, тетушка Грейстил, доктор Грейстил и юрист (которого звали синьор Тосетти) проплыли в гондоле мимо центральной площади, носящей имя святого Марка. Здесь они увидели мужчин и женщин, готовящихся приятно провести вечер. Потом миновали причал возле Санта-Мария Дзобениго, и мисс Грейстил обернулась, чтобы взглянуть на освещенное оконце — вполне возможно, что оно принадлежало мистеру Джонатану Стренджу. Проплыли мимо Риальто, здесь тетушка Грейстил начала вздыхать, жалея бедных босоногих детишек.
В Гетто Нуово они оставили гондолу. Хотя все дома в Венеции кажутся старыми и необычными, в гетто они еще старше и необычнее, как будто живущий здесь торгашеский люд специализируется на старине и странности. Хотя все венецианские улицы несут на себе налет меланхолии, здешние были меланхоличны по-своему, словно еврейская и не еврейская грусть замешиваются по различным рецептам. И все-таки дома выглядели вполне незатейливо, а дверь, в которую постучал синьор Тосетти, вполне подошла бы любому квакерскому английскому дому.
Дверь открыл слуга, он пригласил посетителей войти и проводил их в темную комнату, обшитую очень старым на вид деревом, от которого сильно пахло морской водой.
Одна из дверей в комнате была приоткрыта. Со своего места доктор Грейстил разглядел древние книги в кожаных переплетах, серебряные подсвечники с куда большим количеством ветвей, чем это принято в английских домах, таинственного вида ящики из полированного дерева. Все эти предметы доктор Грейстил связал с религией еврейского джентльмена. На стене висела кукла — или марионетка, — по росту и комплекции напоминающая живого мужчину, с огромными руками и ногами, но одетая по-женски и с опущенной на грудь головой, так что лица ее видно не было.
Слуга прошел в соседнюю комнату, чтобы сообщить хозяину о приходе гостей. Доктор Грейстил шепнул сестре, что слуга выглядит очень прилично. — Тетушка Грейстил согласилась, заметив, однако, что сюртука на нем нет. Далее она заметила,
— О! — негромко воскликнул доктор Грейстил, заглядывая в приоткрытую дверь. — Мы застали его за обедом.
Почтенный еврейский джентльмен был одет в длинный запыленный черный сюртук и носил пышную серо-седую курчавую бороду, голову же его венчала маленькая черная шапочка. Сидел он за длинным столом, покрытым белоснежной скатертью, немалую часть которой засунул за ворот сюртука вместо салфетки.
Тетушка Грейстил выразила недовольство тем, что доктор позволяет себе подглядывать сквозь щель в двери, и даже ткнула брата в бок зонтиком. Однако доктор Грейстил прибыл в Италию для того, чтобы увидеть все, что только можно увидеть в этой стране, и не понимал, с какой стати должен делать исключение для еврейских джентльменов, занимающихся своими делами в собственных домах.
Данный еврейский джентльмен явно не собирался прерывать обед ради того, чтобы принять не известную ему английскую семью; он, видимо, объяснял слуге, что им сказать.
Слуга вернулся в первую комнату и начал что-то говорить синьору Тосетти, а когда закончил, синьор Тосетти низко поклонился тетушке Грейстил и объяснил, что пожилую даму, которую они ищут, зовут синьора Дельгадо, и живет она на самом верхнем этаже дома. Синьор Тосетти возмутился, что никто из слуг еврейского джентльмена не собирается ни проводить гостей, ни объявить об их приходе, однако добавил, что все они — отважные путешественники и сумеют найти дорогу по лестнице.
Доктор Грейстил и синьор Тосетти взяли в руки по свече. Лестница тонула во мраке. Они миновали множество дверей, которые, несмотря на то, что казались вполне приличными, несли на себе некоторый отпечаток низкорослости: для того, чтобы вместить как можно больше жильцов, дома в гетто строились с большим количеством этажей, но очень низкими потолками. За первыми дверьми слышались разговоры, а за одной мужской голос пел на непонятном языке грустную песню. Потом они дошли до дверей, которые оставались открытыми, и сквозь них можно было увидеть только темноту, да еще ощутить холодный, сырой сквозняк. Последняя дверь, однако, была закрыта. Они постучали, но ответа не последовало. Они громко оповестили, что пришли навестить миссис Дельгадо. Снова тишина. После того как тетушка Грейстил сказала, что глупо тащиться в такую даль, чтобы уйти ни с чем, они толкнули дверь, которая оказалась не заперта, и вошли.
Комната — вернее, просто чердак — красноречиво свидетельствовала о старости и бедности обитательницы. Все в ней было сломано, разбито или порвано. Краски или выцвели, или потемнели до серого. Единственное крохотное оконце было открыто в вечернее небо, и сквозь него в убогое жилище заглядывала луна; казалось странным, что она — с таким чистым белым лицом и пальцами — снизошла до жалкого закутка под крышей.
Однако не из-за этого доктор Грейстил занервничал, затеребил шейный платок, сначала покраснел, потом побледнел и начал лихорадочно хватать ртом воздух. Больше всего на свете доктор Грейстил ненавидел кошек — а их в комнате было великое множество.