Джони, о-е! Или назад в СССР - 2
Шрифт:
Дома я ему откусил «бокорезами» клешни и отварил в большой кастрюле вместе с головой. Тогда я съел только печень и мясо из хвоста. Оно не такое сладкое, но мне нравится. Мясо из панциря я тогда вырезал, завернул в пергамент и заморозил. Теперь достал, разморозил и мелко нарезал.
Мать ещё днём замариновала свинину, которая сейчас доходила в духовке под слоем картофеля и остатками магазинного майонеза.
В квартире пахло мандаринами из «заводского» подарка, яблоками и ёлкой, которую мы привезли с Семёнычем на крыше «Буханки».
Новый год прошёл очень по-семейному. Только мать несколько раз всплакнула, вспомнив, что «Сашенька обещал приехать, а не приехал». Она уже знала, что брат бросил институт и уехал на БАМ. Не я об этом ей сказал, а от него в конце сентября пришло письмо, где он написал, что уехал на стройку «века». Что скоро все комсомольцы поедут строить БАМ, а пока они, как передовой отряд разведчиков… Ну и так далее…
Я всё время ждал звонка в дверь и мысленно перекрестился только в двенадцать часов, когда по радио сказали: «… во Владивостоке полночь», так как помнил наши «минуты расставания» и не знал, как буду смотреть «брату» в глаза. Побоялся, наверное, приехать и он. А в письме лишь обнадёжил мать.
Мама после того, как мы встретили новый семьдесят четвёртый год, извинилась и, набрав закусок, убежала к соседке смотреть «Голубой огонёк». Только после этого Семёныч «выдохнул» и немного расслабился.
— Что-то я себя словно не в своей тарелке чувствую, — проговорил он, наливая себе в рюмку водки. Пить шампанское Семёныч категорически отказался.
Я посмотрел на него, чуть улыбнулся и, постаравшись придать своему голосу нейтральный тон, сказал:
— Ну, что ты, Евгений Семёныч так напрягаешься? Сегодня у нас праздник. Посидели, встретили Новый год, что ещё надо для счастья? Сейчас со стола салаты уберу, стол разберу и спать заляжем.
— Мамка твоя убежала к соседке…
— Она к ней всегда убегает. Традиция у них такая. Та тоже без мужа живёт.
— Эх! Что ж ты не сказал… У меня же в кандейке есть старенький, могли бы принести…
Я позволил себе рассмеяться.
— Тот КВН — раритетная вещь, пусть у тебя стоит. Мы новый купим. Ирина обещала. Вот телевизор купим, думаешь, перестанет убегать к соседке? Нет.
— Это — да. Есть у них манера такая, кучковаться и мужикам косточки перемалывать. Сейчас, небось, меня обсуждают.
— Да и пусть им…
— Не-е-е… Вредны такие общения. У женщин нет дружбы. Вот у мужиков как? Один купил машину, все обсуждают. Никто не завидует. А у баб наоборот. Там зависть к подруге постоянная. Они и мужиков друг у дружки обивают, только из-за пакости. У нас подруга друга — табу. Редко какой мерзавец сподобится, а у них, увести — как так и надо. Природа у них завистливая.
— Может быть, может быть, — подумал я, ничего не сказав на слова моего пожилого товарища, с которым мы почему-то сроднились.
Он был какой-то простой, понятный и надёжный.
— На новый год все думают, что он будет другой. Желания всякие загадывают… А мне, Женёк, радостно от того, что мы с тобой познакомились. Странный ты пацан, Женёк, честно скажу. Не встречал я таких в своей жизни. Ты, словно, инопланетянин, какой-то. Честное слово!
— Почему? — «удивился» я.
Семёныч хмыкнул.
— Знаешь… Как-то нам показывали одного китайского шпиона. Он выдавал себя за корейского мальчишку пятнадцати лет. Нашего корейца, понимаешь. У него и документы были. Не знаю, как его вычислили, но внешне не подкопаешься, только взгляд… У мальчишек он расфокусированный, задумчивый, мечтательный, а у взрослых всегда сосредоточенный. Вот и у тебя, Женёк, такой же. Мудрость читается в твоих глазах. Что на это скажешь?
Я вздохнул и подумал, что и тут не ошибся в Семёныче. Не стал он держать за пазухой камень, а выложил его. Молодец…
— Не знаю, что и сказать тебе, Евгений Семёнович. Что-то произошло со мной летом, когда я утонул. Я рассказывал тебе… Вот тогда чего только не увидел я, когда лежал бездыханным. А очнулся и словно не я это. Ну, пацаны так сказали. А мне всё вдруг скучно стало. Там совсем другой мир, Семёныч.
— Где это, там? — нахмурился он.
— Не знаю. Там…
— Понятно. А, как тебе в голову все эти радиосхемы приходят? Ведь твои усилители без понижающего трансформатора — это нечто. Я тут посчитал… У твоего блока питания КПД около девяноста процентов. И он же не греется, зараза! Я читал про такие, но чтобы видеть… И чтобы пацан сам это сделал?!
— Вот, ты сам сказал, что читал. Вот и я читал. Ты видел, столько у нас литературы и журналов по «радио»? Это всё мы с той квартиры перевезли, с Военного шоссе. Отцовское всё. Мать не хотела выбрасывать…
— И правильно сделали. Может, вернётся ещё, отец-то.
Я покрутил головой.
— Нет ни писем от него, ни каких других вестей. Значит не вернётся.
— А, может есть, да ты не знаешь?
Я тоже покрутил головой.
— Нету. И мать за тебя бы не спрашивала, если бы думала о нём.
Семёныч «кхмыкнул», вроде, как откашливаясь.
— Ещё когда брат увлекался радиодетекторами и мне рассказывал, я всё понимал. А совсем маленький был, — врал я, отрабатывая легенду. — Да и отец мне маленькому рассказывал, как сказку на ночь: «Это схема с общим эмиттером… Это схема с общим коллектором…» Говорили, что я очень хорошо засыпал.
— Интересно… Помнишь отца?
— Плохо. Говорят, что он сидит…
— Да, ты что?! — искренне удивился Семёныч. — Если сидит, то долго слишком. Да-а-а… Но смотри ка, вам квартиру дали, значит не по пятьдесят восьмой. А за что тогда такие срока дают?