Джонни Бахман возвращается домой
Шрифт:
Джонни снова вышел во двор. Грохот и стрельба звучали теперь сдержаннее. На самом деле, на кирпичной стене между пустыми прямоугольниками окон где мелом, где известкой или углем были написаны различные сообщения, кое-где они были не написаны, а нацарапаны чем-то твердым.
— «Гюнтер, мы у тети Юлианы в Белыщге», — прочитал вслух Джонни. Гюнтером мог быть только сын Шраммов с четвертого этажа, который уже давно состоял в гитлерюгенде. Дважды в год он выносил во двор своих величиной в палец игрушечных солдатиков из папье-маше, а также входившие в этот набор маленький танк, грузовик, пушки и еще что-то. На крохотной площадке, где
«Дети, мы живы, слава богу! Юлиус и Хедвиг», — написала на стене старая супружеская пара Фибелькорн с первого этажа для обеих своих призванных служить в армию дочерей. Два их сына уже погибли на фронте.
«Пишите нам в Бойценбург! Г.»-эти слова наверняка нацарапал Гуммерт, служивший в войсках противовоздушной обороны и по-военному кратко извещавший родственников о своем местонахождении. Сам он был членом нацистской партии и однажды даже собирался донести на Фибелькорнов, пронюхав, что оба старика тайно слушают по радио передачи из Лондона. Мать Джонни тогда с большим трудом упросила Гуммерта не делать этого, чтобы не обрушить на головы Фибелькорнов еще большее несчастье. Как-никак, а их сыновья лежали в далекой России, один — под Ленинградом, а другой — где-то в Крыму.
«Но где, спрашивается, надпись, которую оставила для меня собственная мать?» — с опаской подумал Джонни.
Он поспешно пробежал глазами остальные надписи, являющиеся своеобразными признаками жизни людей.
«Мы счастливо отделались, Крюгер», «Где находятся Нитше?» или же: «Мы у бабушки в Шверине».
Наконец с самого краю, между окнами их бывшей спальни, он обнаружил короткую, неровную надпись:
«Джонни, мой милый мальчик, приходи…» — Дальше ничего нельзя было разобрать, так как на стене отсутствовал большой кусок штукатурки,
«Приходи… Но только куда приходи? К кому?» Бабушка и дед Джонни погибли, дядя Альфонс и тетка Клерхен — тоже. Своей надписью мать как бы признавалась Джонни в любви, но что она написала дальше?
Самое главное, конечно, что она жива.
В это мгновение хрипло заскрипела подвальная дверь.
36
Существо, похожее на гномика.
Нанни.
Разговор в мрачном дворе.
«Давай останемся вместе, Джонни!»
Джонни испуганно втянул голову в плечи и замер.
«Я ослышался, — подумал он, — наверное, это всего лишь крыса». И в тот же миг он услышал едва уловимое поскрипывание, как будто за стеной кто-то осторожно идет по гальке.
Мальчуган быстро спрятался за стеной дома, мысленно взвесив, не будет ли лучше, если он отойдет к кустам бузины. Но тут от кирпичного выступа медленно отделилась маленькая фигура.
Девочка. Она была небольшого роста. Ей едва ли было больше десяти
— Что ты здесь делаешь? — спросил Джонни больше со смущением, чем с удивлением.
Девочка не выказала ни тени страха. Лишь расширились ее глаза, отчего лицо стало похожим на рожицу гнома. Дышала она полуоткрытым ртом.
— Ты одна?
— Да, — тихо прошептал ребенок.
— А где же твои родители: я имею в виду твою мать?
— Мать пропала.
— Куда пропала?
— Я не знаю.
— И когда же она пропала?
Девочка смотрела в землю и комкала край своего порванного платья из дешевого, зеленоватого материала. Пальцы у нее были как восковые и так худы, что напоминали птичьи лапы.
— Этого я тоже не знаю, — тихо пробормотала она.
— Я не знаю, и это я тоже не знаю, — передразнил ее мальчик. — А что ты вообще знаешь?
— Все дома загорелись, — проговорила девочка, отворачиваясь в сторону, — мы с мамой убежали. Все люди побежали куда-то. И тогда моя мама вдруг пропала. — Сильно выступающее Адамово яблоко девочки скользило взад и вперед, словно дрожь пробегала по ее худой шее. — Когда это случилось, еще лежал снег.
— Ну, хорошо, — доброжелательно проворчал Джонни, — только не реви, пожалуйста.
— Я вовсе и не плачу. Я вообще не могу больше плакать… — Отвернувшись, девочка прошаркала мимо мальчугана. На ней были деревянные башмаки и шерстяные гольфы: резинка на одной ноге порвалась, так что гольфы соскользнули ей до лодыжки. — Там я жила, — неожиданно пояснила она и показала на сгоревший сбоку дом.
— Чепуха, — сказал Джонни, — я знаю всех ребят в округе. Тебя я здесь что-то никогда не видел!
— Зато я тебя часто видела!
Мальчик поднял голову и с удивлением спросил:
— Меня?
— Да. Тебя зовут Иоганнес Бахман, Джонни. Ты всегда играл здесь во дворе, конечно, не с нами, девочками, а с мальчишками. Ты же еще иногда таскал меня за косу. — Девочка показала на маленькую площадку за бузиной, на которой был разбит газон, а сейчас лежала большая куча битого кирпича.
— Там мы всегда играли в куклы. У моей куклы были длинные красивые волосы. И у меня волосы были длинными и красивыми. — Вдруг девчушка показала на куртку мальчика. — Что это за звездочка у тебя?
Джонни, однако, ничего не ответил и еще раз внимательно оглядел девочку.
Он начал что-то припоминать. Рука! Ее рука, которая все еще теребила подол платья. Она же и тогда всегда так делала, когда плакала. Наверное, это была привычка.
— Тебя зовут Нанни? — спросил мальчуган.
Малышка кивнула.
— Марианна Клат!
— Да.
Джонни попытался вспомнить, как эта девочка выглядела несколько месяцев или недель назад. С большим трудом ему это удалось. Зато он хорошо запомнил мать Нанни. Фрау Клат — высокая, на удивление худая женщина, носившая зимой и летом одно и то же старое черно-зеленое пальто. Она постоянно чем-то болела. Голос у нее был плаксивый. Особенно жалобным он становился тогда, когда она умоляла детей, игравших во дворе, быть осторожными и не шалить, когда она медленно на своих тощих ножках направлялась к боковому флигелю. Все друзья Джонни старались передразнивать и ее голос и ее жесты.