Джонни Бахман возвращается домой
Шрифт:
— Трехногий, пошли дальше, — сказал Джонни. — Десять или пятнадцать километров по этим рельсам. Если все будет хорошо, то мы уже сегодня дойдем до дома!
33
Вдоль железнодорожного полотна.
Город, похожий на камень, разбитый на тысячи осколков.
Вынужденная остановка.
«Нельзя пока домой!»
Первые пять километров не были для Джонни особенно трудными,
Когда Джонни добрел до следующей станции, солнце поднялось уже довольно высоко над горизонтом. Откуда-то доносился многоголосый шум моторов, который он слышал теперь совершенно отчетливо. Земля слегка дрожала. Где-то не очень далеко отсюда шли танки и самоходки, оставляя за собой длинный шлейф пыли высотой с многоэтажный дом. Этот шум сопровождал Джонни более часа, а затих он только тогда, когда открытая местность, поросшая молодыми березками и сосенками, сменилась садами и летними домиками.
Вот и еще одно предместье столицы — Карлсхорст. На прямых, обсаженных деревьями улицах поднимались группы домов высотой до четырех этажей. Когда Джонни проходил по мосту около станции, то увидел внизу, на главной улице, длинные колонны автомашин и множество русских солдат. В помещении универмага с разбитыми витринами он заметил несколько советских офицеров, сидевших за столом, на котором стояло несколько телефонных аппаратов. К входу подъехал бронетранспортер. По комнатам быстро сновали ординарцы.
«Дальше, вперед», — подбадривал себя Джонни, борясь с желанием спуститься на улицу, чтобы попросить у советских солдат что-нибудь поесть себе и собаке и напиться. Джонни пошел дальше, и скоро вокзал, мост и все предместье остались позади. Трехногий, голова которого опускалась все ниже, уныло плелся сзади.
Через несколько километров стало нестерпимо жарко, так как солнце вышло из-за тучи и палило вовсю. Впереди виднелся широкий «веер» путей грузовой сортировочной станции. Локомотивное депо и мастерские казались вымершими. Над их плоскими крышами, покрытыми битумом, струился нагретый воздух. За ними в светло-голубое небо поднимались массивные металлические трубы электростанции.
На бреющем полете пролетело несколько штурмовиков. Они шли в западном направлении, причем так низко, что можно было без труда рассмотреть красные звезды на крыльях. Самолеты исчезли над крышами Руммельсбурга. В этом предместье дома стояли плотно друг к другу. Кое-где с них обвалилась штукатурка, черепичные крыши осыпались. В некоторых домах зияли провалы. На одной площади, изрытой окопами, стояли грузовики с железными рамами, которые Джонни видел вчера во время долгой стоянки на развилке. Только теперь на концах длинных балок были укреплены ряды сигарообразных снарядов, которые серебряно блестели а были похожи на небольшие крылатые бомбы или ракеты.
Совершенно вымотавшись от жары, голода и жажды, Джонни выпросил возле одной походной кухни кусок черного хлеба, который
Вблизи вокзала Осткройц обзор местности несколько расширился. Отсюда уже можно было рассмотреть значительную часть центра города. На горизонте виднелись чудом уцелевшие фабричные трубы, шпили соборов, водонапорные башни и другие высокие строения или, вернее говоря, их полуразрушенные остова, а вдалеке — купол Силезского вокзала. Весь Берлин был похож на гигантский камень, разбитый огромным молотом на тысячи мелких осколков.
Джонни ускорил шаг. Чем дальше он шел, тем знакомее становилась ему местность. Слева — одиноко возвышающийся каркас школы, красноватая церковь с острым шпилем, а чуть дальше — развалины заводов; справа, за длинными рядами отцепленных вагонов, — железнодорожные мастерские, в которых еще до призыва в армию работал отец. Километрах в двух отсюда должно быть шоссе на Кюстрин.
Над следующей станцией, которая лежала ниже, чем ряды разрушенных домов по обеим сторонам, проходил огромный путепровод. Трехногий бежал теперь впереди, Джонни удивлялся этому, ведь последние километры собака плелась все медленнее, так что иногда он даже терял ее из виду. Когда он подошел к домику начальника станции, то увидел, что собака легла перед открытой дверью.
Трехногий принюхивался, вытянув лохматую голову и постукивая коротким хвостом по перрону. Из комнаты доносился чей-то голос. Подойдя ближе, Джонни увидел в полутьме у разбитого окна худощавого, лысого солдата — сержанта, который непрерывно повторял что-то в телефонную трубку полевого аппарата. Вокруг чугунного котла, стоявшего на табуретке, сидели офицер и несколько солдат. Они ели ложками суп. Сначала солдаты заметили собаку, изуродованный вид которой, видимо, вызывал у них сострадание. Они попеременно гладили Трехногого, а один солдат налил ему немного супу в плоскую консервную банку.
Лишь потом они обратили внимание и на Джонни. Лейтенант, молодой человек с широким лицом и сильными плечами, поманил мальчугана к себе. Взял его за воротник куртки и потрогал пальцем маленькую красную звездочку, которую подарила Джонни Ганка,
— Русский? — спросил он.
Джонни покачал головой.
— Поляк?
— Нет, — ответил Джонни.
Лицо лейтенанта сразу же стало серьезным.
— Немец? — спросил он снова по-русски.
— Я не понимаю, что это…
Офицер легко взял Джонни за подбородок, медленно повернул мальчика к себе лицом и стал внимательно рассматривать.
— Немец, — сказал он хриплым голосом. — Немецкий ребенок, — произнес он теперь по-немецки. — Так, кажется, говорят у вас по-немецки?
Джонни постарался кивнуть.
— Откуда же ты? — Лейтенант, казалось, задумался. Видимо, он подыскивал нужное слово, которое никак не приходило ему сейчас в голову. Рукой он сделал в воздухе неопределенный жест. — Откуда у тебя эта звездочка? — спросил он наконец. — Маленькая красная звездочка.
— От ваших, — ответил Джонни и рассказал о том, что с ним произошло.