Джонни Бахман возвращается домой
Шрифт:
«Но почему я не боюсь?» — мысленно спрашивал себя Джонни, перестав ходить взад и вперед по комнате. Он прислушался к далекому орудийному грохоту, который походил на обычную, более чем безобидную грозу. «Подождем — увидим!» — мысленно утешил он себя.
Чуть больше чем через полчаса мальчик услышал бряцание связки ключей, затем заскрипела дверь.
— Ну-ка, давай выходи! — крикнул ему полицейский вахмистр.
Бумаги и скоросшиватели, лежавшие на полу, уже исчезли в изразцовой печи, а обгоревшие остатки разлетелись далеко от дверцы. Джонни видел, что листовка, найденная у него, лежала на письменном столе, а на ней — очки с толстыми
— Садись! — распорядился полицейский и указал ему на кресло. Он осмотрел мальчика с ног до головы и спросил: — Ты голоден?
Джонни растерянно заморгал. Само собой разумеется, что он был голоден. Со времени своей вчерашней встречи с русскими солдатами на городском вокзале он больше ничего не ел. Но подобного вопроса он никак не ожидал от полицейского.
— Не церемонься, — сказал Краке и вытащил из портфеля, который лежал в столе, жестяную коробку с хлебом. Рядом с ней он поставил термос, затем — кружку. Наполнив ее солодовым кофе, он приободрил мальчика словами: — Вот так-то, а теперь принимайся за еду!
Потом вахмистр надел очки. Он действительно плохо видел.
Джонни с опаской потянулся за бутербродом в жестянке. Это был хлеб с маслом, да еще с толстым куском копченой колбасы. Уплетая бутерброд за обе щеки, он обратил внимание, что Краке держит записку Ешке прямо перед глазами. При этом губы полицейского тихо шевелились. Внезапно он начал громко читать:
— «Наш народ нуждается в жизнях своих последних сыновей. Иначе кто же возродит нашу родину? Кто же будет заботиться о наших женах и детях?» — На этом месте он передвинул очки на лоб. — Гм… — сделал он губами и проворчал: — Ловко сформулировано, даже убедительно. Ну, я это слышал еще с тридцать третьего. В пропаганде красных всегда есть что-то убедительное. — Затем продолжал читать: — «Свержение Гитлера, немедленный мир, перестройка нашей родины, установление истинного народовластия — вот наши интересы и цели!» — Вахмистр сунул листок Джонни под нос и спросил: — Откуда это у тебя?
Мальчик чуть не подавился последним куском. Он низко опустил голову, ожидая долгого допроса.
— Без сомнения, ты же не нашел это?
Джонни вновь не ответил.
— Послушай, — сказал Краке и примирительно толкнул Джонни в бок, — ты, очевидно, удивишься, но меня все это не очень-то и интересует. — Кроме того, я вовсе не звонил в гестапо, ты слышишь? Просто набрал номер своего шурина, а он погиб еще в начале марта. Поэтому там некому было поднять трубку. Ты можешь подумать, зачем я взялся за это?
Джонни недоверчиво поднял глаза.
— Ты еще слишком молод, — продолжал вахмистр, — тринадцать лет тебе, да? Ах, даже двенадцать. Ну хорошо, пусть двенадцать лет. Таких еще не отправляют на бойню.
Слова вахмистра тронули мальчика. Но он мысленно спрашивал себя, как бы поступал полицейский, если бы здесь, перед ним, сидел кто-нибудь другой, кто не так молод, ну, например, солдат Густав…
— Бентлер, — выговорил полицейский, — да, если делать, как он предлагает… Он уже имеет кое-что на совести…
— Например, этого Казимира?
Краке пронзил взглядом мальчика через стекла своих толстых очков.
— А ты разве знаешь?..
— Я знаю это от вас, — пояснил Джонни. — Вы же сами называли имя, сразу же, как мы сюда пришли.
— А у тебя неплохая память, — пробубнил вахмистр. — Казимир, молодой поляк, после бомбежки он стащил из разрушенной
Джонни встал. Несколько секунд он смотрел через окно на улицу. Его охватил радостный страх. Перед стоящим напротив домом, у входа, он увидел Нанни. Девочка сидела на каменных ступенях. Расставив худые ножки, она шевелила пальцами ног, а руки скрестила на животе.
За это время вахмистр достал газету из ящика стола.
— Садись пока, — сказал он и вдавил Джонни в кресло. — Вот здесь сообщения командования вермахта за вчерашний день. — Он сложил газету. Это была «Фелькишер беобахтер». Своим толстым указательным пальцем он показал на напечатанный мелким шрифтом абзац и прочел: — «В битве за Берлин надо бороться за каждую пядь земли! Продолжаются ожесточенные уличные бои. Юго-западный район столицы рейха захвачен советскими танками…» Это уже похоже на полное окружение. Вполне возможно, что Берлин уже окружен русскими, — прокомментировал Краке прочитанное и зашелестел газетой. — Сейчас и газеты никому не нужны: сейчас каждый лучше слышит собственными ушами. Ты слышишь, как все трещит? Еще несколько часов, самое позднее сегодня вечером русские будут уже здесь!
«Мою мать никто не принуждал, — думал Джонни, — и моего отца тоже. Большинство жителей из нашего дома не хотели иметь ничего общего с нацистами. Но как попал в нацистскую партию полицейский или лавочник Бентлер?»
Вахмистр наклонился над письменным столом.
— Ну, что ты об этом думаешь?
«Что я об этом думаю? — Джонни погрузился в раздумье. — А что бы подумали об этом другие, мои друзья?»
— Ничего не можешь ответить, — проговорил, задумавшись, Краке и долил в кружку кофе.
«Что я должен делать? — лихорадочно думал Джонни. — Что? — Он попытался себе представить, что Ганка находится здесь, в участке, вместе с ним за одним столом. — Неужели так начинается то новое, чего так хотел товарищ Ешке? Неужели народная власть будет опираться на показания доносчиков? — Сама эта мысль показалась ему нелепой, и он решил: — Я должен как можно скорее удрать отсюда!»
— Когда сюда придут солдаты Красной Армии, — пробормотал мальчик, — и найдут в соседней комнате знамя со свастикой, тогда они вряд ли будут дружелюбными…
— Что ты говоришь, оно все еще там стоит? — прогудел Краке и быстро поднялся. — Должно быть, оно торчит там со времени последнего дня рождения фюрера…
Он прошел тяжело к порогу.
— Где же оно стоит? — раздался из соседней комнаты голос полицейского.
— У стены за сейфом.
Говоря это, Джонни подошел к самой двери.
— Ах, вот оно где, — обрадовался Краке, — теперь вижу и я!
Дверь с решеткой имела защелкивающийся замок. Мальчик со всей силой толкнул и захлопнул дверь. «Клац!» — громко щелкнул замок.